Моя рыба будет жить

Озеки Рут

— Никогда не знаешь, кто будет их следующей целью, — сказала она.

— Вы думаете, арабские террористы нападут на нас здесь, в Гарлеме, Монтана? — спросил Оливер. В Гарлеме, Монтана, обитало 850 человек. От Нью-Йорка его отделяло две с половиной тысячи миль, а вокруг была пустыня.

Официантка — по виду она была похожа на мексиканку — потрясла головой:

— Мы тут на авось не надеемся, — сказала она.

Позднее вечером в мотеле «Super 8» они смотрели репортаж о волне преступлений на почве ненависти против американцев-мусульман по всей стране.

— Знаешь, думаю, я был не прав, — сказал Оливер.

— Насчет чего?

— Наша официантка. Думаю, она не арабских террористов

боялась.

3

Они наконец пересекли границу, и никогда еще Канада не казалась такой безопасной. Их соседи по острову выразили обеспокоенность их благополучием, но новости из большого мира имели мало отношения к их повседневной жизни. О том, что там происходит на юге, у них имелось весьма слабое представление, что не мешало им иметь обо всем свое мнение.

— Я практически уверен, что это все фальшивка, — сообщил ей один сосед, заехавший, чтобы передать им лекарство от Альцгеймера для Масако, которое он забрал для нее в клинике.

— Фальшивка? — повторила Рут. — То есть ты считаешь, ничего не случилось?

— О нет, — сказал он. — Случилось, конечно. Просто не то, что они рассказывают.

Оглянувшись вокруг, он шагнул к ней поближе, так, что их лица разделяло всего несколько дюймов. — Хотите знать мое мнение — это правительственный заговор.

Он был американец, ветеринар, прошедший Вьетнам. Свою награду, «Пурпурное сердце», он сдал американским иммиграционным властям, когда пересекал канадскую границу. Ему так и не удалось вылечить до конца травму позвоночника и требовалась регулярная доза морфина, чтобы держать боль под контролем. У Рут не было сил на споры. Она предложила чаю и посидела с ним, слушая его теории и думая о коробке в подвале. Как хорошо было бы свернуться там калачиком и заснуть.

Из своего погруженного в туманы форпоста на замшелом краю мира она наблюдала за тем, как США вторгаются в Афганистан, а потом обращают взоры к Ираку. Полки без суеты отправлялись на Средний Восток, а она сидела с матерью на диване в домике в самой гуще темного и мокрого дождевого леса, уставясь в маленький светящийся экран телевизора.

— Что это за программа? — спрашивала мать.

— Это новости, мам, — отвечала она.

— Не понимаю, — говорила мать. — Это похоже на войну. У нас что, война?

— Да, мам, — отвечала она. — У нас война.

— Ох, ужас какой! — восклицала мать. — А с кем мы воюем?

— С Афганистаном, мам.

В молчании они смотрели вместе, до рекламной паузы. Мать поднималась и шаркала в туалет. Вернувшись, она останавливалась и всматривалась в экран.

— Что это за программа?

— Это новости, мам.

— Это похоже на войну. У нас что, война?

— Да, мам. У нас война.

— Ох, ужас какой! А с кем мы воюем?

— С Ираком, мам.

— Правда? Но я думала, та война закончилась.

— Нет, мам. Она так и не закончилась. Америка всегда воевала с Ираком.

— Ох, ужас какой! — Мама наклонялась и вглядывалась в экран.

Проходили дни, недели. Месяцы проходили, потом годы.

— Погоди, с кем, ты сказала, мы воюем?

Нао

1

После 9/11 мы думали, конец света настанет практически сразу, но он не наступил. Все так же нудно тянулась школа. Мои одноклассники были со мной милы из-за моего американского прошлого. Мы сложили тысячу бумажных журавликов-оригами, чтобы послать на «Ground Zero» в память о двадцати четырех погибших японцах и других жертвах упавших башен. Но к концу сентября всем уже поднадоело проявлять сочувствие и доброту и последовал резкий скачок враждебности. Явление это не было организованным, как раньше, по

крайней мере, не с самого начала, так, случайная снайперская атака на пустом месте, если кто-нибудь нервничал или дергался. Подножка в коридоре, щипок в грудь. Жажда крови и вероломство носились в воздухе. Весь мир ждал, когда Америка нападет на Афганистан, но ничего не происходило, что, похоже, всех довольно сильно напрягало, даже моих одноклассников. Мы сдали предварительные экзамены, которые были как бы не в счет, но все равно показали, кто поступит в хорошую старшую школу и обеспечит себе отпадную жизнь, а кто останется лузером. Я. Мне бы быть к этому готовой, но я не была. Но какой смысл себя терзать, если другие всегда готовы сделать это за тебя?

Наконец 7 октября США начали бомбежку, а у меня опять начались месячные, и оба события стали своего рода большим облегчением.

Знаю, многие считают, говорить о подобных вещах противно и неприлично, и я надеюсь, ты не из их числа. Я не отношусь к девицам, для которых рассказывать всем и каждому о своем менструальном цикле — это эротический стимул. Я бы даже не заикнулась об этом, если бы это не играло роли в последующих событиях.

Месячные у меня начались еще в Саннивэйле, когда мне было двенадцать, что довольно обычно для Америки, но рано для Японии. Когда мы переехали в Токио, мне было четырнадцать, но потом вдруг месячные у меня прекратились, вероятно, из-за всего этого стресса и идзимэ. Я так думаю, мой организм пытался вернуться обратно во времени к счастливым дням детства. Короче, месячные у меня начались только на последнем уроке в тот день, когда сэнсей объявил, что США начали бомбить Афганистан, и вдруг я почувствовала, что у меня течет кровь. По глупости я к тому времени бросила привычку всегда носить с собой прокладки и прочее. Я знала, что задерживаться в школе опасно, даже на минутку, но шансов добраться домой без кровавой мегакатастрофы у меня не было, поэтому, как только прозвенел звонок, я подхватила манатки и побежала в туалет.

Школа, куда я ходила, была не новой, а старые японские туалеты не похожи на американские. Унитазы вмонтированы в пол, и надо приседать над ними на корточках, вместо того чтобы сидеть, как на стуле. Вот так я сидела, с задранной юбкой, запачканные трусики болтаются вокруг щиколоток, когда услышала, что дверь открылась, а потом закрылась. Кто-то зашел.

Тихо, как могла, я обмотала кусок туалетной бумаги вокруг ладони, чтобы сделать прокладку. Из соседней кабинки донесся шорох, будто крысы скреблись, карабкаясь по стенке. Я замерла. Стенки кабинок наглухо стыкуются с полом, слава Богу, так что снизу подглядеть невозможно, но все же это ужасное чувство — сидеть вот так на корточках со спущенными трусами, голая задница болтается в воздухе, и слушать, как скребутся крысы. Невозможно чувствовать себя более уязвимой. Я затаила дыхание. Все было тихо. Я задрала юбку и наклонилась, чтобы сунуть прокладку в трусики, и тут услышала шум опять, только теперь он шел сверху перегородки. Я услышала, как кто-то хихикнул, посмотрела вверх и увидела две неровные линии, состоящие из телефончиков-кейтай, которые высовывались из-за стенок с обеих сторон. Нацелены они были на меня. Я встала — очень быстро — и натянула трусы.

— Оооо, — услышала я. — Классный кадр!

Один за другим телефоны исчезли. Я одернула юбку и отступила в угол кабинки.

— Гааадость! — сказал кто-то. — Там кровь! Она даже не спустила за собой!

Я прижалась к выложенной плиткой стене, обхватив себя руками. Нужно ли мне спустить воду? Нужно ли мне попробовать сбежать? Была бы у меня винтовка, я бы выстрелила себе в горло.

— Бака! Все размазалось!

Я оттолкнулась от стены и потянулась к щеколде.

— Совсем не размазалось! Это ее волосы там!