Моя шокирующая жизнь
Шрифт:
Ко мне постоянно приходили две дамы: одна очень полная, другая очень худая; обе весьма респектабельные и настолько корректные, что их можно было принять за привратниц монастыря. У них был обычай появляться каждый сезон с огромной металлической шкатулкой, полной купюр. Они выбирали наиболее экстравагантные туалеты, особенно вечерние, не оставляли ни своего имени, ни адреса и расплачивались наличными, вынимая купюры из шкатулки по одной. Нас это заинтриговало: интересно, кто они? Но однажды в их присутствии в салоне находился пожилой повеса: «Моя дорогая, – поинтересовался он у меня, – с каких это пор вы принимаете содержательниц борделя?»
Это оказались хозяйки современного «Дома Телье». Я не стала просить его посетить их заведение и посмотреть, как выглядят мои платья на дамах этого «дома». Бедняга, который считал себя столь развращенным, был бы шокирован!
Я съездила в Лондон и закупила запас твида – в прессе все время писали о моих брюках-юбках, предназначенных для любого случая: для путешествия, города, вечернего приема, спорта; грациозные, женственные, они, на мой взгляд, были скромнее, чем платья. В конце концов, во всех странах, где женщины ведут затворническое, одинокое существование, они носят шаровары, а мужчины – юбки. Споры оказались очень оживленными и неожиданными – ведь сама идея была не нова: до меня брюки-юбки запустил Поль Пуаре. Мужчины писали раздраженные письма редакторам газет, требуя ввести наказание в виде штрафа для женщин, носящих мужскую одежду: «Никогда не слышала о такой чудовищной смелости! – писала одна читательница «Дейли Мейл». – Никогда в жизни! Иностранка осмелилась приехать сюда, чтобы диктовать нам, что мы должны носить!» «Дейли Экспресс»: «Если женщина возымеет нахальство появиться на Уимблдоне в одном из этих “нарядов”, разделенных надвое, – она заслуживает строгого наказания». На известной теннисистке Лили де Альварес были одни из таких брюк-юбок во время матча в Монте-Карло, и все ею восхищались, она заслужила приз. Затем она приехала участвовать в соревнованиях мирового чемпионата в Уимблдоне.
– Где же ваши брюки? – спросила у нее одна из соперниц.
– О, о них так много говорили, что я не осмелилась… – ответила Лили с иронической улыбкой и направилась к площадке…
И тут все заметили, что на ней брюки-юбка.
Эльза Скиапарелли в брюках-юбке, символизирующих ее девиз «Брюки для женщин!», 1931
Это был мой второй приезд в Англию. С первого визита и моего неудачного замужества прошло столько лет, все теперь было иначе – Лондон предстал передо мной в ином свете. Да и Англию я начала понимать гораздо лучше, ее жизнь, людей. Меня всегда интриговало, почему англичане, всегда такие честные, пишут самые лучшие, увлекательные романы о ворах, мошенниках и мрачных убийцах. Способность англичан к повиновению, их умение завоевывать свободу, их чувство правды, даже если они его не выражают, их дружба – меня покоряют. Глубоко их люблю, потому что они безумны, безумны, безумны…
В тот приезд я частно встречалась с леди Оксфорд. Она приходила за мной в пять утра в отель «Дорчестер», где я остановилась, и увозила в загородный домик «Гном»; мы вели там длинные беседы в атмосфере, наполненной цветами. Она присылала записочки, всегда написанные карандашом, и советовала, что я должна увидеть и сделать. Устрашающая, остроумная, интеллигентная, она оценивала людей пронизывающим взглядом хирурга, редко ошибалась относительно их значимости, но редко правильно предсказывала их будущее.
В Париже я стала много выходить и встречаться с людьми всех состояний и категорий, ведущих разный образ жизни. Впервые я посетила ночное заведение и вскоре отправилась в Монте-Карло и Сент-Мориц.
Эльза Скиапарелли, 1931
Хотя я очень застенчива (никто в это не верит), застенчива до такой степени, что простая необходимость поздороваться иной раз приводит меня в оцепенение, никогда не боялась появиться на публике в самых оригинальных нарядах, которые сама придумывала.
Антуан [42] , без сомнения, самый передовой и смелый парикмахер эпохи, который переживал тогда период великого вдохновения, изготовлял мне удивительные парики для вечерних приемов, даже «для спорта». Я надевала их, белые, серебристые, красные, в снегах Сент-Морица; и мне было в высшей степени наплевать, какую они вызывают сенсацию. Я надевала эти парики с самыми простыми платьями, как часть туалета.
В те времена мы не боялись быть непохожими на других.
42
Антуан, настоящее имя Антек Черпликовски (1884–1976) – знаменитый польский парикмахер, открывший в 1912 г. в Париже, на ул. Камбон, 5, известный парикмахерский салон. В 1925 г. основал сеть парикмахерских салонов под названием «Антуан» в США, число которых к 1945 г. достигло 121. Создал для Скиапарелли модель короткого парика в 1931 г. Скончался у себя на родине в Польше в городке Сераде. – Прим. А. Васильева.
Впрочем, парики ни в чем нельзя упрекнуть: в самые изысканные века их носили с огромным достоинством и не мыслили появляться на людях без них. Могли бы вы представить Вольтера, Екатерину Великую, Людовика XIV без парика?
Перед торжественным приемом вы отправляете парик своему парикмахеру: ни траты времени, ни сушилок, ни шпилек, никаких мучений. Он возвращается к вам, прекрасный и сияющий, и вы его надеваете на голову, совсем не занимаясь своими волосами. Только вот как быть, если вы плаваете, играете в гольф или догоняете автобус?
Из Парижа я снова поехала в Америку. На этот раз меня встретили журналисты и фотографы, мне дарили охапки цветов, в прессе появились крупные заголовки. Мой первый опыт популярности, естественно, меня тронул и очаровал, чуть было не вскружил мне голову. Спасло то, что, как всегда в моменты большого успеха, меня охватило ощущение отстраненности, чувство незащищенности, сознание относительной непрочности всего этого и какая-то особая грусть. Вот так же, когда я была ребенком и намечалось празднование моего дня рождения с множеством подарков и всяких приятностей, я пряталась под стол и плакала, к удивлению встревоженных взрослых. И так же я никогда не считала ни один созданный мной наряд совершенным. Модный журнал предложил Скиап тысячу долларов за статью об авиации и костюме летчика. Это неожиданное предложение требовало поездки в Филадельфию. Когда она проснулась на следующий день, падал густой снег, небо было пасмурное, и в такую погоду не могло идти речи о самолете. Однако она так рано выехала из отеля, что журнал не успел ее предупредить, что поездка отменена. Статью она написала в поезде, стараясь что-нибудь вспомнить прочитанное и услышанное на эту тему. На самолете я никогда не летала, и потому записывала все приходившее в голову: например, что перед полетом надо принимать йод, и подобные глупости. В Филадельфии трое мрачных встречающих упрекнули: «Стоило ли сюда стремиться в такую погоду?»
– Да вы смотрите! – непринужденно парировала Скиап, стараясь казаться равнодушной. – Разве это плохая погода?
В конце концов съемки провели в ангаре, и это было не самой большой неприятностью, статья вышла после неоднократной переделки. Но Скиап чувствовала неловкость за эту статью и поспешила пожертвовать половину гонорара на благотворительность.
Делали Скиап и другие предложения. Ей предложили пуговицы из бриллиантов для туфель, если она согласится пройти по Пятой авеню вслед за машиной с сиреной в качестве рекламы ювелира, запускающего дело. И почему бы ей не прогуляться с львенком, облаченным в джерси и на поводке, усыпанном бриллиантами. Ее заваливали цветами, так что маленький номер в отеле «Савой-Плаза» вечно походил на комнату новобрачных на следующий день после свадьбы или последний приют скончавшегося накануне похорон. Все это сопровождалось трогательным неистовым энтузиазмом, добротой и теплом. Было время выборов – избран Франклин Д. Рузвельт. Банки закрыты три дня подряд, жизнь остановилась, во всей Америке прекратилась всяческая деятельность – затишье перед бурей, неподвижность перед восходом.
Беттина Джонс в вечернем платье от Скиапарелли, 1930. Фото Джорджа Гойнинген-Гюне
Захотелось поехать в Голливуд, у меня не было там никаких дел, но очень хотелось. В конце концов в результате невероятных усилий я набрала несколько долларов и отправилась в Калифорнию в одном из устаревших поездов, где можно оставаться в постели три дня подряд среди белых крахмальных простыней, даже на окнах белые занавески, и вас заботливо обслуживают улыбчивые, почтительные черные слуги.