Моя судьба. История Любви
Шрифт:
— Скажи, мама, он что — немного тронутый?
— Ты бы тоже умом тронулась, доведись тебе пережить такое. Его брат из себя первого богача строит, а невестка у него сущая ведьма. Под жилье они отвели ему сарайчик, а в дом не пускают. И когда однажды бедный Шарло забыл ключ от калитки, ему, несмотря на преклонный возраст, пришлось перелезать через ограду, рискуя распороть себе живот.
Мы, дети, очень любили Шарло. Говорил он мало, но все же иногда рассказывал занятные истории, помогая себе жестикуляцией; он всегда так приветливо смотрел на нас. И ел он с таким удовольствием. Потом уходил, затем снова возвращался
— Слыхали, что произошло с Шарло? Его нашли на обочине дороги, он лежал, скорчившись под деревом. Должно быть, умер прошлой ночью, она была такая холодная.
В тот вечер я долго не могла заснуть. Все думала о Шарло, который умер один-одинешенек в леденящем ночном мраке, а мы в это время лежали в тепле, рядышком, согревая друг друга.
— Нужно было оставить его у нас, папа…
— Конечно, можно было бы положить для него тюфяк в углу. Но ведь у него была своя гордость, понимаешь, дочка?
Нет, я ровным счетом ничего не понимала. Почему брат, ограбивший его, не угодил в тюрьму? И почему Шарло не мог жить в своем теплом доме, где бы он не страдал от холода?
В воскресенье мы молились за душу Шарло.
— Его, кажется, похоронили в Крийоне, — обронил папа.
Это небольшое живописное селение расположено у подножия горы Ванту.
Позднее мне не раз приходило в голову, что следовало посетить его могилку. Но я даже не знала, как его зовут.
Нам на кладбище никогда не бывало грустно, напротив, очень даже весело, ведь там работал папа. В среду вечером мы уже с нетерпеньем ждали четверга: наутро вместо школы можно было отправиться на кладбище! Как всегда, мы вставали спозаранку.
— Ну как, воробушки, уже собрались?
Папа поднимал как перышко трех своих дочек — Матиту, Кристиану и меня, — одну за другой сажал нас в свою ручную тележку, и — в путь! Наш дом находился неподалеку от мастерской дедули, а сама мастерская помещалась прямо напротив кладбища.
Входя в нее, я испытывала восхищение, мне нравилось здесь, как в церкви: всюду виднелись кресты, незаконченные статуи или просто каменные глыбы, за которыми так удобно было прятаться во время игры (правда, дедуля такие шалости не слишком одобрял). Слева от входа был небольшой чуланчик, чуть побольше стенного шкафа, дедушка хранил там свои бумаги.
Дом, примыкавший к мастерской, был впоследствии превращен в цветочную лавку для самой младшей моей сестры, Беатрисы: она обладает хорошим вкусом и делает красивые рождественские венки из остролиста. Но в конторке дедули все осталось на месте — так, как было при нем. Не выбросили ни одной накладной, ни одного счета, ни одного наброска, сделанного его рукою, ни одной конторской книги. Кажется, что дверь распахнется, он войдет и усядется за свои бумаги, бормоча по-провансальски:
— Don tems que Marto fielavo, pagavo tintin! Vau mai teni que d'espera! (В доброе старое время платили наличными! Лучше синица в руках, чем журавль в небе!)
Дедуля был совсем не таким, как наш отец, лишь глаза у них были одного цвета — голубые, почти фиалковые. Хотя и южанин, дед отличался спокойным нравом (и такое бывает!). Он трудился, не жалея сил, не отдыхал даже по воскресеньям. Человек, высекавший ангелов, говорил, что не верит в бога, и был
До поры до времени все у нас шло на лад, но в тот год зима выдалась необычайно суровая. Бабуля это заранее предсказала, глядя на луковицы: кожица у них была очень плотная. Холод настойчиво проникал в дом изо всех щелей. И болезнь тоже постучалась к нам в дверь. У мамы снова начали кровоточить ноги.
— Милые мои перепелочки, — говорила она Матите и мне, — придется вам заменить меня. Взять на себя заботу о доме.
Родители со старшей Мирей и ее сестренками
Любовь, семейное тепло — глубокое, сильное чувство, навеки соединившее наших родителей, навсегда сплотило нас, детей, вокруг них и привязало друг к другу.
Это было непросто, мы были еще так малы. Хотя мне уже исполнилось шесть с половиной лет, я не слишком-то подросла. Чтобы поставить на огонь таз с водой для мытья посуды, мне приходилось влезать на скамеечку… А он был тяжелый, такой тяжелый. Большие кастрюли я поднять была не в силах и мыла их холодной водой. А вода в колонке была ледяная. Зима стояла такая суровая, что на улицу избегали выходить. Мы чувствовали себя совсем одинокими. Бабуля тогда жила не с нами, а в деревне (по дороге в Морьер) со своим новым мужем; его звали Батист, и он мне очень нравился, он был круглый как колобок и, в отличие от нашего деда, очень веселый.
— Спасибо тебе, бабуля, — сказала я с детской наивностью, — за то, что ты подарила мне еще одного деда!
В ответ она меня пылко обняла. Но хуже всего было то, что теперь она гораздо реже бывала с нами. Тетя Ирен также жила у себя и растила моего маленького кузена Жан-Пьера; у нее были свои трудности: она разошлась с Дезире, своим мужем-железнодорожником.
Холод безжалостно проникал в дом. Посреди нижней комнаты стояла печь, но у нас, наверху, зуб на зуб не попадал. Папа изо всех сил старался нас согреть. Он клал на печь кирпичи, а когда они раскалялись, относил их к нам в постель; когда мы раздевались перед сном, он поджигал в миске спирт, но тепла хватало на две минуты. Когда Кристиана начала кашлять, я сразу поняла, что и нам этого не миновать. В многодетных семьях делятся всем, даже микробами.
Приближалось Рождество, самое трудное в моей жизни. Чтобы поднять у нас настроение, папа вновь принялся за свои ясли.
— Для нас сейчас трудная пора, — говорил он. — Вот вернется мама, и дела пойдут лучше. А пока надо держаться.
Новое невезение: Батист призвал папу на помощь — заболела бабуля, а от их деревни до родильного дома, где лежала мама, идти было очень далеко. Папа навещал то жену, то мать, проделывая весь путь пешком. Бедный наш папа, на кого он теперь был похож!.
В тот злосчастный рождественский вечер он тоже брел по темной дороге.