Моя судьба. История Любви
Шрифт:
Когда все было закончено, полюбоваться рождественскими яслями собрались родные и соседи: пришел каменщик-облицовщик господин Фоли — в глубине его сада помещался туалет, пришел и торговец домашней птицей господин Вержье. Пришел и дедуля.
— Ну что ж, Роже, видать, ты пошел на поправку!
— Одно дело работать с картоном, а другое дело — с камнем!
Тем
— Этим чудесным исцелением мы обязаны рождественским яслям, — восклицала мама. — Яслям, связанным с нашей малюткой Мирей! Мы будем их восстанавливать каждый год. В них наша защита.
В прошлом году — через 40 лет — я приехала на Рождество в Авиньон. Здесь многое изменилось. Теперь квартал Круазьер не узнать. Какое счастье, что я в свое время набрела на клевер с четырьмя листочками. Сейчас бы я его не обнаружила. Там, где чуть ли не до самого горизонта тянулись поля, теперь высятся новые дома… Но рождественские ясли сохранились. Все, что сделал некогда отец из картона и бумаги, — на месте. «Его» стойло, «его» мельница, «его» домики по-прежнему приводят в восторг — теперь уже папиных внуков. Мой брат Роже с благоговением, осторожно достает фигурки из коробок, где они хранятся. Их даже прибавилось. Теперь пастух пасет больше баранов, чем 40 лет назад! В игрушечном селении появилось электричество, и крошечные лампочки освещают дома. Но в остальном.
— Знаешь, — как-то сказала мне мама, — наши рождественские ясли и ты — одного возраста. Но только ты изменилась гораздо больше, чем они.
Первые гонорары
Впервые празднование Рождества запомнилось мне в четырехлетнем возрасте. Папа к тому времени совсем поправился, и к нему вернулась обычная веселость. Он пел дома, пел в мастерской дедушки, и, слушая его, я застывала, словно зачарованная, — совсем как змея при звуках дудочки заклинателя. Как только раздавалось папино пение, я вторила ему, точно канарейка. Это приводило его в восторг, и в конце концов он объявил, что в этом году я непременно приму участие в праздничном песнопении.
То была еще одна местная традиция. После торжественной мессы в примыкавшем к церкви Нотр-Дам-де-Франс зале благотворительного общества собирались любители хорового пения, жившие поблизости: надев национальные костюмы, они разыгрывали различные сценки, изображая рождественских персонажей, танцевали и пели по-провансальски. Я почти ничего не понимала в происходящем, но папа упорно настаивал, чтобы я тоже что-нибудь спела.
— Она еще чересчур мала, — возражала мама. — И так робка и боязлива, что ты мне из нее дуреху сделаешь! — прибавляла она, уже настолько усвоив местную манеру говорить, будто никогда и не жила в Дюнкерке.
— Какую еще дуреху! — ворчал отец. — Я не дуреху, а соловья из нее сделаю!
Мне сшили прелестное платьице. На репетиции я пела хорошо, совсем как дома, и не сводила глаз с отца, стоявшего внизу у сцены. Но вечером.
— Что ей лучше дать: настой из розмарина для успокоения или отвар шалфея, чтобы взбодрить немного? — допытывалась мама у бабули, которая не имела готового рецепта для подобного случая.
— Дадим ей, пожалуй, немного меда, чтобы голос получше звучал!
Я была в панике: в зале полно людей, знакомые со мной заговаривали. Я запела, но уже на четвертом такте. осечка. В отчаянии я искала глазами отца. Он стал мне подсказывать, я ничего не понимала, как в омут провалилась. Но он не оставлял своих попыток, и к всеобщей радости я вынырнула на поверхность. И впервые испытала истинное волнение, подлинную тревогу, так как впервые выступала перед публикой и заслужила первые аплодисменты. Папа протянул мне леденец. Никто еще не знал, что это был мой первый гонорар.
А мой второй гонорар. Впрочем, то был не просто гонорар, а чудо. Дело происходило в детском саду, который находился недалеко от дома, у входа рос изумительный розовый куст, быть может, тогда и зародилась во мне любовь к изысканным ароматам. Я не уставала любоваться этими розами. Какое удовольствие наблюдать, как бутоны раскрываются по утрам и снова закрываются вечером, когда уходишь домой! Казалось, они желают мне доброй ночи, и я им отвечала тем же. Само собой понятно, что к розам слетались пчелы, и я говорила себе: как, наверное, приятно быть пчелкой, она может зарываться в душистый цветок и вдыхать его чудесный запах. Встреть я в ту пору какую-нибудь фею, я б непременно сказала ей: «Мадам, мне бы доставило огромное удовольствие жить среди лепестков розы!» Иногда я думаю: вероятно, это наивное детское желание побудило меня выбрать розовый атлас, чтобы украсить им свою комнату, когда я, став известной певицей, обживала свое первое собственное жилище в Нейи!
— Ты что, видела такую комнату в Голливуде? — однажды спросила меня приятельница.
Вовсе нет! Думаю, все дело в воспоминаниях, связанных с детским садом! Кстати, я очень любила нашу заведующую госпожу Обер. Мне нравились и стихи, которые мы все вместе разучивали. В них говорилось о цветах или о животных, их было так легко запоминать:
Маленький цыпленок
Зернышко клюет,
Маленький крольчонок
Под кустом живет.
Курочка-пеструшка
Нам яйцо снесла,
Розовая хрюшка
На траву легла.
А вот другой стишок:
Кролик голову повесил,
Муравей совсем невесел,
У мышонка сто забот…
Кто на помощь им придет?!
Иногда мы пели короткие песенки, и тут я особенно усердствовала — недаром же папа называл меня соловьем! Вот почему на следующее Рождество я распевала уже не детскую считалочку, а настоящую песню:
Как мне куколку унять?
Ни за что не хо-очет спа-а-ть!
Я пела эту песенку для всех детей, собравшихся вокруг елки в нашем детском саду. Разумеется, я, как и другие, получила в подарок игрушку. Но она меня не слишком интересовала, я даже в точности не припомню, что это была за игрушка. Чудо было в другом — это платье, в которое меня нарядили по случаю праздника! Когда его на меня надели и я увидела себя в зеркале. Это платье из тюля было такое легкое, просто воздушное, и. розовое! Я превратилась в цветок! Настоящее диво! На этот раз я не волновалась и не робела. У меня было такое чувство, будто ангелы подхватили меня и уносят на небо!
Перед уходом домой я сняла платье. Да и как я могла оставить его у себя?! Разве можно было хранить подобное платье в нашем доме, где на стенах проступала сырость. Это было бы оскорбительно для такого свежего, красивого, сверкающего платья. Я понимала, что оно не для меня, и потому не испытывала горечи. Мама часто говорила: «Слава добрая дороже позолоченных сережек», а затем прибавляла: «Может, денег у нас и нет, но зато нас все уважают». Позднее, когда я начала изучать историю Франции (она меня так захватывала!), то поняла: по одну сторону — короли, королевы… и разные вельможи, чей удел — необыкновенные приключения, а по другую сторону — народ, чей удел — нищета. Так уж повелось.
В наших краях тоже высился замок. Конечно, он не шел ни в какое сравнение с замками французского короля, но тех я никогда не видала, и для меня любой замок был настоящим замком. В моем представлении Король-Солнце, Спящая Красавица и владелица нашего замка были существами одного порядка. О ней нам было известно только то, что она богата.
— Туда не нужно ходить! — говорили родители.
Этот запрет лишь побуждал нас как ни в чем не бывало отправляться гулять в ту сторону. Мы брели по дороге, обсаженной шелковицами, добирались до приморской сосны, милой сердцу Мари дю Крузе, важной дамы, которая учила нас катехизису. Это была очень высокая сосна, она виднелась уже издали. Верхушка ее все время гнулась и распрямлялась: ветер не оставлял ее в покое. Возле замка росло множество больших деревьев, за ними было так удобно прятаться. Из своего укрытия мы хорошо различали посыпанную песком аллею, катившие по ней экипажи, из них выходили нарядно одетые дамы.