Моя. Я так решил
Шрифт:
И правильно делают. Еще совсем недавно я бы момент не упустил… Наверно. Хотя, я его уже давно упустил…
Прислушиваюсь к себе, в очередной раз невыразимо кайфуя от того, что эти мысли не вызывают больше тоски и желания одновременно нажраться, подраться и поехать в Канаду исправлять мировую несправедливость.
Просто такая инфернальняа грусть, легкая, как при воспоминании о первой любви, например, или детстве голожопом.
Это было, это было клево. И это не вернуть, хоть что делай. А значит, это просто принимается. Как данность. И получается кайф от того, что такое
А у меня — случилось.
И сейчас я смотрю на свою подругу юности, в которую, как мне думалось, был безнадежно влюблен, но сначала не осознавал, не ценил, а, когда заценил, то поздно стало. Смотрю и не испытываю ничего, кроме легкой грусти и безусловной любви. Братской. Приходит понимание, что, даже если сейчас что-то произойдет безумное, и Мася вдруг предложит нам сойтись, жить вместе, детей рожать и так далее, короче, предложит все то, о чем я совсем недавно, буквально недели две назад еще, мечтал… Я откажусь. Потому что только теперь понимаю, каково это — когда вот так, сходу, головой в огонь. И сразу — сгореть. И сразу — задохнуться. Знать, что мой воздух — вот он. Она. Рядом ходит. Сейчас, наверно, спит уже. Может, меня во сне видит… Ну а почему нет? Я-то ее вижу. Часто.
— Нет, Борюсь… — Мася улыбается, сразу делаясь моложе лет на десять, то есть едва вытягивая восемнадцать… Интересно, ей спиртное продают там, в их заграницах? — я тебя таким раньше не видела никогда… Знаешь, это одновременно круто и тревожно.
— Чего тебе тревожно, дурочка? — у меня получается нежно это слово сказать, а хотелось насмешливо…
— Того, что ты… Понимаешь, ты же сумасшедший…
— Я? — а вот тут искреннее изумление. И с хера ли я сумасшедший? Очень даже нормальный! Понормальней некоторых!
— Ты, — кивает Мася, перехватывая сына, поудобней усаживая на коленях. Он пищит, тычет пальчиком в экран, и я невольно расплываюсь в сладкой лыбе… Ну клевый же парень! Весь в меня! — Ты сам не видишь, а я тебя знаю. Ты же… Борюсь, я не буду тебя отговаривать, это бессмысленно, но будь осторожней… Ты опять нашел приключение на свою задницу.
— Егерь, сучара, — цыкаю я зубом раздраженно, прикидывая, чего этот длинноязыкий придурок мог наговорить Масе. Блять, ну просил же! И он обещал, главное! Вот и верь после этого людям…
— Он ни при чем, — отвечает Мася, — он не смог… Промолчать.
— Ага, — в экран влезает глумливая рожа Кота, — когда Мася начинает допрос, мы колемся, как орехи!
— Долбоебы… — качаю я головой.
— Не-е-е… Просто она умеет спрашивать!
— Ну все, — Мася прекращает балаган, отдает сына Коту и разворачивается ко мне. Ну а я зацениваю ее серьезную мордашку и вздыхаю, понимая, что сейчас на себе испытаю таланты допрашивающего. Хотя, больше чем уверен, к парням она применяет совершенно другие методы, запрещенные конвенцией по правам человека. — Борюсь, она — непростая. И, судя по твоему дурному взгляду, нехило тебя приложила. Я боюсь, что ты вопрешься.
Хочется ей сказать, что поздно бояться, что все тапки уже сгорели, но молчу. Глядишь, закончит скорее.
— Я не буду тебя отговаривать, — продолжает
Киваю. Да, способы есть, это точно. Родня Кота, коренного москвича и совсем непростого парня, связи Егеря, уральского валенка, конечно, но там его неплохо так сваляли, с душой.
Прикольно, что в самом начале отношений Маси, Егеря и Кота, им пришлось вообще несладко. Интернет-издания растрясли на всю страну про особенности их… взаимодействия, скажем так. У нас в стране такое не принято. Запрещать не могут, но и трясти грязным бельем на каждом шагу будут с удовольствием.
Так что родня Кота отнеслась к Масе с предубеждением и долго уговаривала сынулю не пороть горячку.
Что характерно, родня Егеря, наоборот, насколько я знаю, все спустила на тормозах. Но у него там отчим, мужик очень серьезный, из тех, кто в девяностые умудрился не только хапнуть себе хорошую долю уральских богатств, но и, как знаменитые Демидовы, еще это дело не просрать и приумножить… Так его отчим просто пожал плечами и рявкнул что-то типа “Сами разберутся, без нас. Надеюсь, не заблудятся в одной кровати”. И все. Как отрезало.
Семья Кота, как ни странно, приняла Масю только, когда родился сын. Мой крестник. Причем, там с первого взгляда родство с Егерем, как говорится, на лице, но это не помешало матери Кота радостно покупать внуку приданое и во всеуслышание рассказывать, какие сладкие пяточки у “их Сашеньки”.
Не знаю, как это получилось, вообще, бабы и их реакции — та еще загадка века… Но сейчас у Сашки, и у его братишки еще не рожденного, двойной комплект абсолютно сумасшедших бабушек и на редкость серьезных дедушек. Это не считая еще и Масину мамашку, год назад удачно устроившую свою личную жизнь с анапским бизнесменом. Я его еще не видел, но, говорят, весь город под ним.
Так что я Масе верю, когда она про поддержку заикается. Она знает, о чем говорит. Вот только помогать мне пока не требуется. Не сирота, сам разберусь.
Не хватало еще, чтоб Мася мою личную жизнь устраивала… Бред бредовый и позорище. Потом от подъебок ее мужиков не отобьюсь.
Но отклонять ее предложение о помощи я не собираюсь. Солидно киваю, надеясь, что на этом мы завершили, но не тут-то было!
— Расскажи, какая она, — Мася придвигается ближе к экрану, глаза ее горят, и сразу вспоминаются наши с ней бесконечные болтливые вечера, когда она рассказывала про своих мужиков, я — про своих баб, и мы оба думали, что просто друзья. Верней, я так думал.
Вздыхаю, понимая, что не отобьюсь, и если сейчас не выдам хоть немного информации, то с Маси станется припороть сюда и выспросить все лично. А, так как ее фанатская поддержка всегда с ней, то может стать тесновато в одном, отдельно взятом Домодедово. Так что надо что-то выдать, в надежде, что малой кровью отделаюсь.
— Ну… Она красивая… — начинаю я, поудобней усаживаясь в кресле и мечтательно щурясь сквозь дым…
Через час, морально и физически выжатый, я завершаю сеанс связи.