Мозаика Парсифаля
Шрифт:
– Доктор Миллер, мне не хочется вам мешать, но тут звонят из государственного департамента по поводу чрезвычайной ситуации.
Ответа не последовало. Видимо, аппарат не работал. Старшая сестра вновь нажала на кнопку, уже гораздо сильнее, и повысила голос:
– Доктор Миллер? Я понимаю, что нарушаю все правила, но вам звонят из госдепа. Настаивают на разговоре, оператор коммутатора подтверждает срочность вызова.
Молчание. Не слышно, чтобы повернули дверную ручку. И вообще никакого сигнала. Вне сомнения, доктор ее просто не слышит, интерком явно вышел из строя. Она постучала
– Доктор Миллер? Доктор Миллер?
Не оглох же он в самом деле? Чем он там занимается? Его сегодняшний пациент – морской пехотинец, один из бывших заложников Тегерана, тип вовсе не буйный. Совсем наоборот, чересчур заторможенный и пассивный. Неужели у него случилась регрессия? Сестра, повернув ручку, вошла в двадцатый лечебный кабинет, и тишину прорезал женский крик, потом еще один и еще…
В углу скорчился, облаченный в выданный ему правительством халат, молоденький морской пехотинец. Не в силах унять дрожь, он уставился на мужчину, откинувшегося на спинку кресла, с широко открытыми, остекленевшими глазами. Мужчина был мертв. Из пробитого пулей лба текла кровь, заливая лицо и воротничок белоснежной сорочки.
Человек в Риме взглянул на часы: четверть пятого утра. Его люди уже заняли свои посты на Коль-де-Мулине, а из Вашингтона никаких вестей. В помещении находился еще радист. От нечего делать он лениво крутил верньер, прислушиваясь к каким-то ничего не значащим сигналам – в основном переговорам судовых радиостанций. Время от времени он откидывался на спинку стула и листал журнал, шевеля губами. Итальянский стал его третьим языком. Радио было вторым.
Световой сигнал на телефонном аппарате вспыхнул раньше, чем раздался звонок. Человек поднял трубку:
– Рим.
– Рим, на линии «Двусмысленность». – Это было произнесено четко и не вызывало сомнений. – Пароль дает мне право отдавать приказы вашим людям на Коль-де-Мулине. Полагаю, что Стерн дал на сей счет точные указания?
– Абсолютно точные, сэр.
– Разговор кодируется надежно?
– Да, сэр.
– Надеюсь, его не запишут на пленку и не зафиксируют в журнале дежурств. Вы меня понимаете?
– Так точно, сэр. Ни пленки, ни записи. Ваше слово?
– Исправлению не подлежит. Исполняйте.
– Будет сделано. Заканчиваем?
– Подождите, это пока не все.
– Что еще?
– Пояснение. Насколько я понимаю, с судном контакты не устанавливались?
– Конечно нет, сэр. Воздушное наблюдение с маленького самолета до наступления темноты, затем сопровождение по курсу вдоль береговой линии.
– Прекрасно. Ее спустят на берег, как я полагаю, где-то недалеко от Сан-Ремо.
– Мы готовы.
– Кто командует группой? Корсиканец? – поинтересовался голос из Вашингтона.
– Вы имеете в виду парня, который присоединился к нам три дня назад?
– Да.
– Тогда он. Он собрал группу, и, надо признаться, мы перед ним в долгу. Наши местные бездельники дали деру.
– Прекрасно.
– К вопросу о пояснении. Приказы подполковника, как я понимаю, все еще в силе. Мы доставляем ее к вам?
– Отменяется. Не важно, кто эта женщина, главное – она не Каррас. Каррас убита на Коста-Брава. Мы
– Как же нам теперь с ней поступить?
– Пусть ее забирает обратно Москва. Она наживка, насаженная на крючок Советами. Причем ядовитая. Наш объект просто свихнулся. Их план сработал, объект заговорил, и теперь…
– Не подлежит исправлению, – закончил фразу Рим.
– Уберите ее оттуда. Мы не желаем, чтобы следы привели к нам и чтобы вокруг Коста-Брава вновь началась болтовня. Корсиканец знает, как поступить.
– Позвольте, но я не совсем понимаю…
– Вам и не следует понимать. Нам же потребуются доказательства ликвидации. Его ликвидации.
– Вы их получите. Там есть наш человек.
– Желаю успеха, Рим. Доброго вам дня и никаких ошибок.
– Ни ошибок, ни пленок, ни записи.
– Конец связи, – произнес голос, известный под кодовым названием «Двусмысленность».
Человек, сидевший за письменным столом, казался силуэтом на фоне окна за его спиной. Окно кабинета смотрело на зеленую лужайку вокруг здания государственного департамента. Мягкий отблеск далеких уличных фонарей едва нарушал полную темноту в помещении. Человек повернулся лицом к окну, не отнимая телефонной трубки от уха, оставаясь в тени, развернув вращающееся кресло, положил трубку и опустил голову на выпрямленные пальцы обеих рук. Даже в полумраке была заметна просекающая его темные волосы белая прядь.
Заместитель государственного секретаря Артур Пирс, урожденный Николай Петрович Маликов, появившийся на свет в поселке Раменское к юго-востоку от Москвы и воспитанный в штате Айова, глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Он научился владеть своими чувствами за те долгие годы, когда возникающие то и дело кризисные ситуации требовали от него четких и быстрых решений. Он хорошо понимал, к каким последствиям может привести любая ошибка. Правда, у таких людей, как он, сильной стороной было то, что они не боялись ошибиться. Люди, подобные ему, прекрасно понимали, что в истории не бывает великих достижений без большого риска, так же как и то, что история создается не только отчаянным мужеством индивидов, но и коллективными действиями. Тот, кто начинает паниковать при одной лишь мысли о возможном провале, кто теряет в моменты кризиса решительность и способность быстро действовать, заслуживает судьбы, уготованной ему его ограниченностью.
Предстояло принять еще одно решение. Не менее опасное, чем то, которое было передано только что в Рим. Но избежать его не представлялось возможности. Разработчики стратегии вернулись к событиям той ночи на Коста-Брава. Они начали постепенно счищать защитные слои с обмана, о котором не имели понятия. Все следует похоронить заодно со стратегами. Это необходимо сделать любой ценой, как бы ни была высока степень риска. Побережье Коста-Брава навсегда должно уйти в небытие, остаться одним из полузабытых происшествий в тайном мире лжи и обмана. Через несколько часов с Коль-де-Мулине поступит сообщение: «Приказ „Не подлежит исправлению“ реализован. Основание: пароль „Двусмысленность“ установлен и разъяснен руководителем Отдела консульских операций Д.С. Стерном».