Мозаика Парсифаля
Шрифт:
– Водяных колес. По-французски «мулине» тоже значит водяное колесо.
– Si. Это второстепенный перевал в Лигурийских Альпах. Им почти не пользуются. Во-первых, до него трудно добраться, во-вторых, он плохо обустроен, и, в-третьих, местный транспорт просто отвратителен. А ленивее пограничников не сыскать ни в Приморских, ни в Лигурийских Альпах. Они просматривают документы, не вынимая «Галуаз» изо рта. Я пытался уверить мою испуганную беженку в том, что у нее не возникнет проблем.
– Вы полагаете, они пойдут через один из пропускных пунктов?
– Да, там он единственный. Короткий мост через горную реку. А как еще? Думаю, им даже не придется давать взятку пограничнику. Единственная
– Мужчины такие же, как я?
Капитан сделал паузу. Он откинулся в кресле и оценивающим взглядом посмотрел на Хейвелока. Казалось, старик пытается рассмотреть американского чиновника под каким-то иным углом зрения.
– Боюсь, вам, синьор, самому легче ответить на этот вопрос. Кто, кроме вас, может это знать? – Капитан и Хейвелок молча смотрели друг на друга. Затем капитан, кивнув, продолжил: – Вот что я вам скажу. Если они не воспользуются мостом, им придется пробираться через очень густые лесные заросли с крутыми обрывами. Не следует забывать и про реку.
– Спасибо. Это как раз та информация, которая мне необходима. Не говорила ли она, почему намерена выбраться из этих краев столь сложным путем?
– Никакого секрета здесь нет. Аэродромы находятся под наблюдением, так же как железнодорожные станции и все крупные дороги, ведущие во Францию.
– Под наблюдением? Чьим же?
– Синьоров вроде вас, не так ли?
– Это она сказала?
– Нет. А зачем? Я даже не спрашивал. И так ясно.
– Верю вам.
– Тогда можно я задам вам вопрос? Знает ли кто-нибудь, кроме вас, о женщине? И что именно?
– Полагаю, что да, и наверняка все.
– В таком случае мне конец. Я попаду прямо с моря в тюрьму.
– Есть ли необходимость предавать гласности все дело?
– Вне всякого сомнения. Обвинения будут представлены в специальную комиссию.
– Тогда, полагаю, они вас не тронут. Меньше всего им хотелось делать этот инцидент достоянием широкой публики. Я говорю о людях, с которыми мне приходится иметь дело в связи с этим инцидентом. И если до сего времени они не вступили в контакт с вами по радио, на скоростном катере или на вертолете – значит, либо не знают о вас вовсе, либо вы им не нужны.
Капитан опять помолчал, внимательно разглядывая Хейвелока, и задумчиво произнес:
– Люди, с которыми вы имеете дело, синьор?
– Не понимаю.
– Имеете дело, но не входите в их число, не так ли?
– Не имеет значения.
– Вы ведь хотите помочь той женщине, не правда ли? Вы не охотитесь на нее… чтобы наказать?
– На первый вопрос ответ – «да»; на второй – «нет».
– Тогда я скажу вам еще кое-что. Она спрашивала, не знаю ли я какого-нибудь аэродрома поблизости от Коль-де-Мулине. Я не знал. Никогда о таком не слыхал.
– Аэродром? – переспросил Майкл. Это была совершенно новая информация, еще десять секунд назад он ее не имел. – Итак, мост через горную реку и аэродром. Сегодня вечером.
– Это все, что я могу вам сказать, синьор.
Горная дорога от Монези к французской границе была достаточно широка, но казалась узкой из-за скалы по обеим ее сторонам. Она, пожалуй, больше годилась для тяжелых грузовиков-вездеходов, чем для легковых автомобилей. Под этим предлогом Майкл, к немалому облегчению водителя из Монези, отпустил такси и проделал оставшиеся полмили пешком.
Он узнал, что не доходя до моста имеется деревенская таверна, в которой любили промочить горло как итальянские, так и французские пограничники. Обитатели маленьких гарнизонов с каждой стороны, местное не очень большое население и отдельные редкие туристы, пересекавшие границу
В это предвечернее время солнце казалось похожей на веер ярко-оранжевой аркой, оно возносило свой свет из-за более высоких пиков, и его лучи отражались яркими бликами на склонах Приморских Альп. Тени на примитивной дороге удлинялись и становились все резче. Через несколько минут их очертания начнут расплываться и очень скоро исчезнут в сером сумраке раннего вечера. Майкл старался держаться ближе к опушке леса, чтобы успеть при любом постороннем звуке нырнуть в густые заросли. Все свои действия он теперь должен строить исходя из того, что в Риме узнали о Коль-де-Мулине. Капитану «Санта-Терезы» он сказал правду. Могло существовать множество причин, в силу которых те, кто работает на посольство, станут избегать подхода к судну за пределами территориальных вод. За неторопливо идущим сухогрузом можно установить наблюдение – что, возможно, и было сделано, – но совсем иное дело – подняться на борт в своем официальном качестве. Это была очень рискованная операция, которая могла привлечь к себе внимание итальянских властей.
Интересно, сумел ли Рим найти того человека из Чивитавеккия? Он мог лишь предположить, что не оригинален в своих действиях и другие последовали его примеру. Не надо особой удачи, чтобы найти того парня. Майкл вспомнил, как в гневе, даже в ярости, проорал Бейлору название порта, и тот его повторил. Если раненный на Палатине разведчик еще способен к действию, он непременно прикажет своим людям обнюхать все причалы в Чивитавеккия и отыскать организатора нелегальной транспортировки.
Конечно, оставалось множество неясностей, белых пятен, лакун, которые пока невозможно заполнить. Неизвестно, скажет ли человек из Чивитавеккия, как называется судно, понимая, что в этом случае навсегда лишится доверия в порту. Лишится доверия? Да его просто прирежут на одной из утонувших в тумане кривых улочек. Но ведь он может, не раскрывая ни себя, ни названия судна, упомянуть о Коль-де-Мулине, чтобы завоевать благосклонность влиятельных американцев в Риме, которые, как правило, отличаются щедростью. «Всего лишь еще одна беженка с Балкан. В чем мой грех, синьоры?»
Так много белых пятен и так мало конкретных знаний… так мало времени для того, чтобы хорошенько подумать. В деле масса несоответствий. Никому бы и в голову не пришло, что в поле зрения вдруг появится престарелый, уставший от жизни капитан, не желающий перевозить наркотики и контрабанду, но с легким сердцем переправляющий из Италии беженцев, что также связано с риском попасть в тюрьму.
Или взять, к примеру, прямолинейного Реда Огилви, пытавшегося оправдать собственную жестокость. Его оправдания отличались странной амбивалентностью. Какая сила вела Джона Филипа Огилви? Почему всю свою жизнь он стремился сбросить добровольно надетые на себя оковы? Кем был на самом деле Апачи? «Ходячей кобурой»? Но кем бы он ни был, он умер жестокой насильственной смертью в тот самый момент, когда понял жестокую правду. В Вашингтоне стоят у руля лжецы.