Мозг Кеннеди
Шрифт:
— Я не поняла, что он говорил.
— Они сделали ему укол и увели. Он спал, когда они пришли.
— Что случилось?
— Я не могу говорить об этом здесь. Они видят нас. Заберут меня таким же способом. Где ты живешь?
— На побережье, в гостинице.
— Если хватит сил, я приду туда. А сейчас уходи.
Юноша лег, свернулся калачиком под простыней. Тот же страх. Он прячется. Луиза пошла обратно через всю комнату. А когда очутилась на солнце, ее будто изо всей силы ударили в лицо. Она спряталась в тени возле стены дома.
Однажды
Правильно ли она поняла мужчину в темноте? Неужели он действительно сможет навестить ее? Как он доберется до берега?
Она хотела было повернуть обратно и тут заметила, что в тени дерева, где припаркована машина, кто-то стоит. Мужчина лет шестидесяти, а может, и старше. Он улыбнулся, когда она подошла ближе. Шагнул ей навстречу и протянул руку.
Луиза сразу догадалась, кто это. Он говорил по-английски, плавно, практически без американского акцента.
— Меня зовут Кристиан Холлоуэй. Я знаю, вы мать Хенрика Кантора, и слышал о его трагической смерти.
Луиза смешалась. Кто ему все это сообщил? От него не ускользнуло ее удивление.
— Новости, особенно трагические, распространяются очень быстро. Что произошло?
— Его убили.
— Разве такое возможно? Кто станет вредить молодому человеку, который мечтает о лучшем мире?
— Именно это я и хочу выяснить.
Кристиан Холлоуэй тронул ее за плечо.
— Пойдемте ко мне в комнату. Там намного прохладнее, чем здесь.
Они двинулись по песчаной площадке к белому дому, стоявшему поодаль от остальных. Черная собака настороженно следила за ними.
— Ребенком я проводил зимние каникулы у дяди на Аляске. Туда меня посылал предусмотрительный папаша — для закалки. Все время, пока я рос, речь шла о непрерывном закаливании. Учеба, знания имели, по словам отца, куда меньше значения, чем выработка «железной кожи». Там, где жил мой дядя, нефтяник, было ужасно холодно. Но привычка к суровым морозам сделала меня гораздо выносливее многих других и помогает выдерживать любой зной.
Они вошли в дом, представлявший из себя одну большую комнату. Он был построен как круглая африканская хижина, предназначенная для вождя. Возле двери Кристиан Холлоуэй скинул туфли, точно вступал в святилище. Но покачал головой, увидев, что Луиза наклонилась развязать шнурки.
Она оглядела комнату, примечая детали, словно вошла в только что открытую погребальную камеру, чья реальность тысячелетиями оставалась нетронутой.
Комната была обставлена, как ей показалось, в классическом колониальном стиле. В одном углу стоял письменный стол с двумя компьютерными мониторами. На каменном полу старинный ковер, дорогой, персидский или афганский.
Ее взгляд остановился на одной из стен. Там висела икона Богоматери. Древняя, сразу же определила Луиза, византийской эпохи, вероятно, самой ранней. Слишком ценная вещь для частного дома в Африке.
Кристиан Холлоуэй перехватил ее взгляд.
— Мадонна с младенцем. Мои постоянные спутники. Религии всегда имитируют жизнь, божественное всегда исходит от человеческого. Красивого ребенка можно встретить в самых жутких трущобах на окраине Дакки или Медельина, математический гений может родиться в Гарлеме и быть сыном или дочерью законченного наркомана. То, что Моцарт похоронен на кладбище для бедных в окрестностях Вены, по сути, не возмутительно, а напротив, поучительно. Все возможно. Недаром тибетцы учат, что каждой религии следует размещать своих богов среди людей, с тем чтобы люди сами их отыскали. Божественное вдохновение должно черпать не где-нибудь, но среди людей.
Говоря, он не спускал с нее глаз. Голубых, ясных, холодных. Предложил ей сесть. Бесшумно открылась дверь. Африканец в белом подал чай.
Дверь закрылась. В комнате будто побывала белая тень.
— Хенрика здесь сразу же полюбили, — сказал Кристиан Холлоуэй. — Он сумел освободиться от неприятного чувства, поражающего молодых и здоровых, когда им приходится общаться со смертью. Никто не любит напоминаний о том, что ждет за углом, который, оказывается, куда ближе, чем думаешь. Жизнь — головокружительно короткое путешествие, и только в юности оно бесконечно. Но Хенрик привык. А потом вдруг исчез. Мы так и не поняли, почему он ушел.
— Я нашла сына мертвым в его квартире. На нем была пижама. И тогда я поняла, что его убили.
— Поняли из-за пижамы?
— Он всегда спал голым.
Кристиан Холлоуэй задумчиво кивнул. Он все время смотрел на нее. У Луизы возникло чувство, что он беспрерывно вел диалог с самим собой о том, что видел и слышал.
— Никогда бы не подумал, что такой превосходный молодой человек, полный жизненных сил, так рано уйдет из жизни.
— Разве силы не всегда полны жизни?
— Нет. Многие таскают за собой мертвую обузу, неиспользованную энергию, отягощающую их жизнь.
Луиза решила говорить без обиняков:
— Что-то случившееся здесь изменило его жизнь.
— Никто из приехавших сюда не может избежать определенного воздействия. Одни впадают в шок, другие сбегают, третьи решают стать сильными и остаются.
— Не думаю, что его изменили больные и умирающие люди.
— Что же тогда? Мы ухаживаем за людьми, которые иначе умерли бы в одиночестве в своих развалюхах, в придорожных канавах, в лесу. Звери приступили бы к своей трапезе еще до того, как эти люди испустят дух.
— Тут было что-то другое.
— Полностью понять суть человека — себя ли самого или кого-то другого — невозможно. Наверняка это относилось и к Хенрику. Внутренний мир человека — ландшафт, напоминающий о том, как этот континент выглядел сто пятьдесят лет назад. Изучены были только районы вдоль морских побережий и рек, остальное представляло собой бесконечные белые пятна, где, как считалось, стояли города из золота и жили двухголовые существа.
— Я знаю, что-то случилось, Только не знаю что.