Мозг Кеннеди
Шрифт:
— Здесь всегда что-нибудь случается. Привозят новых больных, других хоронят. Здесь имеется кладбище. У нас есть нужные священники. Ни одна собака не покусится на человеческие останки до того, как мы похороним их в земле.
— Человека, с которым я разговаривала вчера, уже нет. Вероятно, он умер сегодня ночью.
— Большинство почему-то умирает на рассвете. Они словно бы хотят, чтобы луч света указывал им дорогу, когда они уходят.
— Вы часто встречались с Хенриком, пока он был здесь?
— Я вообще редко встречаюсь с людьми. Два-три раза. Не больше.
— О чем вы говорили?
— Поскольку
— Он не задавал вопросов?
— Мне нет. Похоже, он не того сорта человек.
Луиза покачала головой.
— Он был одним из самых любознательных и любопытных людей из тех, кого я встречала. Я могу это утверждать, хотя он был моим сыном.
— Вопросы, которые люди задают здесь, находятся на ином, внутреннем уровне. Когда человека со всех сторон окружает смерть, вопросы касаются всеобщего смысла. Они задаются в молчании, адресованные себе самому. Жизнь — демонстрация воли к сопротивлению. В конце концов муравьи-охотники все равно пробираются в твою плоть.
— Муравьи-охотники?
— Много лет назад я несколько месяцев провел в отдаленной деревне далеко на северо-западе Замбии. Раньше там жили монахи-францисканцы. Но в середине пятидесятых они покинули это место и обосновались южнее, между Солвези и Китве. Остатки их поселения перешли в собственность пары из Арканзаса, которая хотела создать там духовный оазис, не связанный ни с какой религией. Там-то я и столкнулся с муравьями-охотниками. Вы что-нибудь о них знаете?
— Ничего.
— О них мало кто знает. Мы считаем сильными хищных животных. Знаем, что иногда они невелики по размеру, но нам и в голову не приходит, что хищник может быть маленьким, как муравей. Однажды ночью, когда я остался один со сторожами, меня разбудили крики и дикий стук в дверь. Сторожа факелами подожгли траву. Из дома я выбежал босиком. И сразу почувствовал жгучую боль в ступнях. Не понял, в чем дело. Сторожа закричали, что это муравьи, полчища бродячих муравьев. Они пожирают все на своем пути, и бороться с ними бесполезно. Но, если поджечь траву, можно вынудить их изменить направление и выбрать другой путь. Я надел сапоги, взял фонарик и увидел маленьких злющих муравьев, маршировавших стройными рядами мимо меня. Из курятника вдруг донеслось пронзительное кудахтанье. Сторожа пытались отловить кур, выгнать их наружу. Но опоздали, все произошло невероятно быстро. Куры защищались, склевывая муравьев. Но те продолжали жить в куриных желудках и принялись выедать их изнутри. Ни одна курица не уцелела. Они бегали кругами, обезумев от боли, причиняемой муравьями, которые грызли их нутро. Я часто об этом думал. Куры защищали себя и тем самым обрекли себя на мучительную смерть.
— Могу представить себе, каково быть искусанным сотнями муравьев.
— Сомневаюсь, что вы можете себе это представить. Я не могу. Одному сторожу муравей заполз в ухо и вгрызался в барабанную перепонку. Сторож орал не своим голосом, пока я не влил ему в ухо виски и не убил муравья. Единственного муравья, размером меньше полсантиметра.
— В этой стране тоже есть муравьи?
— Они живут по всему африканскому континенту. Но появляются только после проливных дождей.
— Я не очень понимаю сравнение жизни с состоянием человека, у которого внутри муравьи.
— Тут как с курами. Трагедию жизни осуществляет сам человек. Она приходит не извне.
— Я не согласна с вами.
— Конечно, можно купить богов или взять их напрокат, когда боль становится невыносимой. Но мне этот путь никогда не приносил утешения.
— Вместо этого вы пытаетесь увести муравьев другой дорогой? Как можно дальше?
Кристиан Холлоуэй кивнул.
— Вы следите за ходом моих мыслей. Естественно, это вовсе не означает, будто я воображаю, что смогу противостоять окончательной трагедии. Смерть всегда рядом с человеком. Настоящее преддверие смерти — палаты, где женщины рожают детей.
— Вы когда-нибудь рассказывали Хенрику о муравьях?
— Нет. Он был слишком слаб. Эта история могла вызывать у него кошмары.
— Хенрик не был слаб.
— Дети не всегда ведут себя с родителями так же, как с чужими людьми. Я знаю, потому что у меня у самого есть дети. Что ни говори, над жизнью простирается тонкая пелена осмысленности.
— Они здесь?
— Нет. Трое в Северной Америке, один мертв. Как ваш сын. Мой сын тоже ушел из жизни раньше срока.
— В таком случае вам известно, как это больно.
Кристиан Холлоуэй долго смотрел на нее. Почти не моргая. Как ящерица, подумала она. Рептилия.
Она вздрогнула.
— Вам холодно? Прибавить тепла?
— Я устала.
— Мир устал. Мы живем в старом ревматическом мире, хотя везде, куда ни посмотришь, кишат дети. Дети повсюду, а мы сидим здесь вдвоем и горюем о тех, кто предпочел уйти из жизни.
Ей понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить его слова.
— Ваш сын покончил с собой?
— Он жил с матерью в Лос-Анджелесе. Однажды, оставшись дома один, он выпустил воду из бассейна, взобрался на вышку для прыжков и прыгнул вниз. Один из охранников услышал его крик. Он умер не сразу, но еще до приезда «скорой» все было кончено.
Одетый в белое слуга появился на пороге, сделал какой-то знак. Кристиан Холлоуэй встал.
— Кое-кто нуждается в совете. Единственное, что мне, собственно говоря, по душе, — это поддерживать людей, выслушивая их и по возможности давая советы. Я скоро вернусь.
Луиза подошла к стене и принялась разглядывать Богородицу. Это был оригинал, шедевр. Она прикинула, что икону создал византийский мастер в начале XII или XIII века. Как бы она ни досталась Кристиану Холлоуэю, он наверняка заплатил за нее огромные деньги.
Она прошлась по комнате. Мониторы светились. На обеих заставках были дельфины, выпрыгивающие из бирюзового моря. Один из ящиков письменного стола наполовину выдвинут.
Она уступила соблазну. И выдвинула ящик. Но сперва не сообразила, что за предмет там лежит.
А потом поняла: это высушенный мозг. Маленький, сморщенный, вероятно человеческий.
Она задвинула ящик. Сердце громко стучало. Высушенный мозг. Исчезнувший мозг Кеннеди.
Луиза вернулась к своему стулу. Рука дрожала, когда она поднесла чашку с чаем ко рту.