Может быть, найдется там десять?
Шрифт:
«Да, кстати о жизни: завтра непременно предъявить ко взысканию по просроченному кредиту. Все, ребята, порезвились – и хватит, дальше мы как-нибудь и без вас обойдемся. Ваши просьбы об отсрочке – младенческий лепет, не более того. Заберем ваше хозяйство, вложить туда надо совсем немного, и пойдут дела так, что лучше не бывает. И поделом вам. Берешь кредит – знай заранее, чем будешь отдавать, надо же понимать, что ни один банк вам больше ни гроша не даст. Нет-нет, даже и наш оппонент храмовый на этот раз не станет выступать против нас, тут мы уже достигли понимания. Ничего – вы народ молодой, вам только сейчас и учиться делу. А фирмочка ваша перспективна, весьма. Кадры мы сохраним, не волнуйтесь, так что никакого шума не будет…
Кстати о кадрах: последнее время все почему-то занимаются поисками каких-то или исчезнувших, или сбежавших людей. А ведь, если подумать, это очень просто: надо только знать их имена. Тогда можно установить, в каком отделении какого банка они – каждый – держали свои счета, сколько снимали и по какому адресу, или, наоборот, откуда поступали суммы… Деньги всегда идут по пятам за их владельцами, тем более когда расчет ведется по карточкам, а не наличностью. Ну что же, окажем такую услугу Храму, а то что-то слишком уж натянутыми стали наши с ними отношения».
– Резон!
– Отправлено, босс.
– Вот, а ты – «посадка»… Но я сейчас не об этом. Завтра – по этому делу о взыскании…
– С той фирмы «Бетатроник»? Все в порядке, оформлено, завтра только передать в арбитраж…
– Да знаю. Но вот что… Ладно, дадим им три месяца отсрочки. Пусть покрутятся; если не утонут – значит, будут жить и дальше. Вот так. Да, и еще…
Он помолчал, пытаясь понять – почему и зачем ему вдруг понадобилось то, о чем он сейчас захотел сказать. В самом ли деле нужно помогать Храму? Информацию, сведения о сбежавших получить, конечно, нужно и держать при себе, ожидая момента, когда цена на них возрастет, а это будет неизбежно, и лишь тогда можно будет пустить их в дело – и соответственно заработать.
– Запроси наших информаторов вот по этим пунктам…
И протянул Резону листок, на котором все вопросы относительно исчезнувших и разыскиваемых людей были аккуратно перечислены. Все было написано его рукой, хотя банкир и не помнил, когда успел это сделать.
Секретарь пробежал список глазами – мгновенно, как он умел.
– Но это закрытые сведения. Их можно получить только с разрешения…
– Вот и добудь это разрешение. Тебя что – учить надо, как это делается?
– Я понял вас. Сделаю.
Банкир облегченно вздохнул. Вытер проступивший отчего-то пот.
– Ну, скоро мы долетим наконец?
– А мы уже сели, вы и не заметили?
– Мягко сели, ничего не скажешь. Поощрить пилота. Ну, пошли – приятно снова очутиться на твердой земле.
«Ну и намусорено здесь, Господи, Твоя воля, а ведь представляется серьезным человеком, просто удивительно. Можно ли вообще разгрести такую кучу глупостей и предрассудков? Тут невольно начинаешь сомневаться: а можно ли в самом деле найти среди миллиардов таких особей тот самый десяток людей праведных, о которых было сказано? Пока, во всяком случае, ни единой отметки. Нет, конечно, для серьезных выводов время еще не настало, да и, может быть, просто не повезло с выбором фигуры для подселения, мне с этим вообще не везет. Нет никакой уверенности в том, что мне-банкиру удастся получить хотя бы имена. Хотя попытаться, конечно, необходимо. Надеюсь, что другим нашим повезло больше. Не знаю, кто в кого внедрился, придется ждать, пока капитан не назначит места и времени для встречи; единственным, кого я успел увидеть в миг подселения, – это Питек, и влез он в какого-то, не знаю, как и определить, но по первому впечатлению там окажется не лучше, чем у меня, скорее даже наоборот.
Ладно, будем пока сидеть тихо, уповая на Господа. Полного спокойствия, правда, нет: по каналу, что соединяет меня с теми, оставленными на время телами, идет какая-то не вполне членораздельная – да и чего другого можно ожидать от нижних тел, – но во всяком случае не радостная информация. Там что-то происходит, хотя сами тела пока никакого серьезного ущерба не понесли, так что нет оснований бросать все и мчаться на помощь; пока – нет. Так что сейчас единственное, что нужно делать, – это молиться. За себя – и за того, в ком я сижу. И, для спокойствия, вспоминать о том, как жирная, черная земля отваливается от блестящего лемеха, – вспоминать и не забывать о том, что это дело – одно из немногих, в которых нарушение природной целости Земли расценивается как благо. Из немногих!»
Так рассуждал Пахарь, иеромонах Никодим, медленно и нелегко привыкая к своему очередному обиталищу и стараясь поменьше проявлять себя, ибо сейчас каждому из экипажа следует лишь наблюдать и пытаться выйти на источники информации о разыскиваемых людях, лишь потом настанет время действовать. Они, экипаж, сейчас – лишь очи Господни, ничто иное, и сила их сегодня – в зоркости и непредвзятости, видеть и знать надо то, что есть, а не чего хочется. Господи, дай сил!
4
«Что-то не так, – понял Гер. – В доме нет порядка. А это значит, что Вирга оказалась под угрозой».
Голос, раздавшийся только что за запертой дверью, не был Геру знаком. В этом он мог поручиться: и слуховая, и зрительная память у него, как опытного полицейского, были в полном порядке. Он помнил голоса всех, снимавших у Вирги комнаты, во всяком случае, в этом году, да и раньше тоже. Будь этот голос услышан им раньше хоть однажды, Гер, может быть, и не сразу смог бы назвать имя его обладателя, но, во всяком случае, определил этот голос как знакомый. И уж во всяком случае этот голос не принадлежал никому из тех шести человек, кого он сам проводил почти до обители Моимеда. Это был чужой голос, совершенно чужой, и уже по одному этому подозрительный.
В таком случае он мог принадлежать только кому-то из новых клиентов, съемщику, завербованному Виргой сегодня в городе. В этом не было бы ничего ни странного, ни опасного, если бы не одно обстоятельство: клиентам было строго-настрого запрещено – и это являлось одним из непременных условий соглашения – не то что впускать или не впускать кого-либо, но и вообще откликаться на стук, на чей угодно голос снаружи; только хозяйке принадлежало это право, исключительно ей. Конечно, если она попросила подойти к двери кого-то другого… Но это могло произойти разве что в случае, если бы она сама лишилась возможности передвигаться в доме, если бы ее разбил паралич, например (подумав так, Гер невольно покачал головой, сам того не замечая: нет, приключись с нею такое – он бы обязательно почувствовал, да и она в таком случае прежде всего сообщила бы о случившемся ему, ее коммик был в полном порядке, а уж у него и подавно). Не могла отойти от плиты, где что-нибудь выкипало или зажаривалось? Нет, тут же отверг он такую возможность, в эти часы Вирга никогда и ничего не готовит, у нее существует давно сложившийся распорядок, и она от него не отступает, помня, что если сделаешь хоть одну малую уступку, то потом только и останется, что шаг за шагом отступать с позиций полноправной хозяйки, пока не окажешься в положении безропотной прислужницы своих клиентов, а тогда можно дойти и до… Очень далеко можно дойти, одним словом. Нет, это было на Виргу совершенно не похоже.
А кроме того, думал Гер дальше, медленно направляясь к калитке, ничуть не укрываясь от возможного наблюдателя, напротив, давая понять, что ничуть не обеспокоен тем, как его встретили, и намерен продолжить поиски ночлега где-нибудь в другом месте, кроме того, голос, им услышанный, был достаточно характерным и легко поддавался анализу. Может быть, не будь Гер полицейским, он ничего подобного не подумал бы, но он был и давно уже прошел необходимый курс подготовки. Знал, следовательно, что каждый человек, разговаривая, тем самым предоставляет слушателю обильную информацию, и вовсе не содержанием сказанного, но голосом, манерой, интонациями – да всем на свете. Подобно тому, как физиономисту очень многое о наблюдаемом субъекте становится ясным при анализе органолептики, той микромимики, какая самим субъектом чаще всего никак не контролируется, так и акустологу при анализе голоса становится известным и понятным то, что говорящему, может быть, никак не хотелось бы обнародовать: характер, намерения, опыт… И, медленно затворяя за собой калитку, Гер уже знал, что человек по ту сторону двери был хорошо физически развитым мужчиной где-то на середине третьего десятка лет жизни, решительным, жестким, может быть, даже жестоким, уверенным в себе и (это тоже проявилось в обертонах резковатого баритона) рассчитывающим в случае осложнений на поддержку со стороны других таких же, как он. А это позволяло предположить, что в доме оказалась целая группа, и не просто с целью ночлега (в этом случае они уже просто спали бы), но для проведения каких-то действий. И люди эти не старались скрыть свое пребывание, а значит – были уверены в собственной безопасности, а кроме того, представляли опасность для всех, кто в чем-то попытался бы им помешать. Вывод был простым и однозначным: Вирга попала в переделку, а люди, занявшие ее дом, должны представлять серьезный интерес для полиции, во всяком случае Державной. Следовательно, нужно было как можно скорее поставить в известность о происходящем хотя бы свое начальство, в особенности учитывая, что сейчас в столице ведутся поиски и каких-то сбежавших, и других незаконно прибывших людей.