Мрачная игра. Исповедь Создателя
Шрифт:
Я пошел в кино на утренний сеанс. Действительность продолжала свою игру: в отвратительном американском триллере тоже был эпизод с выстрелом через окно. Я ушел, не досмотрев…
Размышляя о том, чем занимаются трупные курочки с рассвета до вечера, я шел по набережной и вдруг – увидел его.
Это был он, альбинос из сна, мой Белый Человек. Его волосы развевались на ветру. Он шел, на голову над вольвоксом возвышаясь, его бледное лицо с глазами, устремленными вдаль, напоминало театральную маску. Это была сильная, прямая, хорошо развитая рептилия, с длинными конечностями и маленькой головой на гибкой шее. Она была одета в долгополый плащ белой кожи, белые расклешенные брюки и белые ботинки.
Лицо
Я пошел за ним. У квасного киоска оно остановилось и выхлебало две пол-литровые кружки. Затем, громко рыгнув на всю улицу, двинулось вверх по Морской и скрылось за дверью адресного стола.
Я ждал, прячась за стволами альбиции. Через несколько минут Белый Человек вышел. Лицо его было кислым, словно он на ходу вляпался в паутину и вдобавок проглотил паука. Отведя голову назад, большим пальцем он зажал ноздрю и шумно высморкался. Сопля, вихляя, отлетела на несколько метров в сторону. Затем, перенеся упор на другую ногу, он выпустил еще одну длинную параболу над мирной улицей, вытер пальцы о листья плюща и, не замечая ворчания прохожих, поднялся на Кирова, где тотчас поймал машину и исчез.
Постояв несколько минут с протянутой рукой, словно уродливая статуя, я понял, что преследование бесполезно, и дал отбой остановившемуся, наконец, такси.
Весь день мне было нечего делать. Проститутки отдыхали, нежась в теплых постелях, принимали хвойные ванны, ближе к вечеру – завтракали. Я знал, что рано или поздно найду ее в этом маленьком городе.
Я зашел в галерею Айвазовского и долго бродил по пустым залам, рассматривая марины. Почти все были на месте, кроме нескольких, которые отнесли на реставрацию или продали. Это было чистое место, какой-то отстойник действительности: масляное солнце на полотнах, остановленный кистью блеск волны… С таким же успехом я мог бы забрести прямо с ялтинской улицы в Эрмитаж или Лувр: этот маленький сюрприз реальности поначалу мне понравился, но со временем я стал испытывать беспокойство: что-то было не так… Боже, что если не галерея переместилась из Феодосии в Ялту, а я, переступив ее порог, шагнул из Ялты в Феодосию? И теперь мне надо преодолеть более двухсот километров, вернуться в Ялту, которая уже разваливается, деформируется, течет на глазах… Я побежал, на ходу сбрасывая бахилы, пытаясь разглядеть что-нибудь за окнами. Уже на улице мне удалось отдышаться и успокоиться: Ялта.
Присмотревшись к афише, я понял, что кто-то со мной пошутил: Феодосийская Картинная Галерея действительно гастролировала в Ялте – официально, с 1 февраля, и все это было настоящим.
Но шутка оказалась странной: по воспоминаниям десятилетней давности я смутно узнавал здание – галерея гастролировала здесь вместе со своими стенами.
Мне вовсе не хотелось смеяться, мне самому хотелось шутить.
В магазине «Спорт» я купил небольшой охотничий топорик. Найдя мастерскую металлоремонта, я попросил хорошо заточить его, затем, устроившись в сквере, принялся за дело. Распоров подкладку сумки, я выделил фрагмент ткани вершков восемь длиной. Сложив ее вчетверо, я бегло прошил ее нитью, так что получилась петля, куда свободно входило лезвие топора. Саму петлю я крепко-накрепко прикрепил к пиджаку, под левую мышку изнутри. Вооруженный таким образом, я почувствовал себя способным сразиться с рептилией, когда придет ее час.
Где-то около пяти, едва солнце мигнуло в последний раз из-за гор, я вдруг остановился у ствола пальмы… Это было немыслимо. Я вспомнил, что произошло со мной ночью: «Я засунул мизинец в свежее пулевое отверстие во лбу, это получилось с трудом, я чуть не порезал подушечку пальца о край…» Я вдруг ясно понял, что этого не могло быть. Этого не могло быть, как не могло быть той песни… Я не мог засунуть палец в свежее пулевое отверстие во лбу трупа, а затем облизать его. Этого не было. Этого не могло быть. Видимый мир наполовину состоит из галлюцинаций. Fifty-fifty – надо лишь научиться отличать одно от другого…
План моих действий был прост и изящен. Уже не один, а два человека в этом городе интересовали меня.
С наступлением темноты улица оживилась. Эти острые, всегда уводящие в область фантазий ялтинские фонари, эта листва, колышущаяся в их ирреальном свете… Я сам был призраком, тенью, не имеющей ног, низко скользящей над тротуаром.
Ты так и будешь шататься по прекраснейшему из городов – от вечера к вечеру, из притона в притон – пока тебя не задержат по подозрению в убийстве женщины по имени Эмма, и ты снова попадешь в зону, и теперь уже – навсегда.
Меня привлекло к «Ореанде», где красные тормозные огни автомобилей, казалось, издавали низкие утробные звуки. Я остановился у ларька и выпил большую рюмку коньяку. Терпкая таинственная влага пронзила, оглушила меня, все перед моими глазами дрогнуло, смазалось в очертаниях, вдруг кто-то хлопнул меня по плечу, я резко обернулся – птица. Черная траурная птица, скребя перьями горячий воздух, выполнила короткий вираж за моей спиной и, мелькнув выше, на фоне лунного диска, исчезла. Я облокотился на перила, размял сигарету, закурил и – на исходе третье затяжки – увидел Марину.
Эта картина навсегда останется в моей памяти: длинная финиковая пальма с кроной, полной сухих плодов, черный автомобиль неизвестной марки, Марина, уже занесшая ногу на ступеньку салона, отчего ее короткая юбка задралась, бесстыдно обнажив резинку чулка.
Двое мужчин, хохоча, заталкивали ее в машину, третий, невидимый, тянул изнутри. Марина притворно сопротивлялась, отбиваясь беленькой сумочкой, я бросился вперед, колотя кулаками по стеклам, круша головы топором, царапаясь и кусаясь… М-да. Я стоял смирно, в шести шагах, как бы прилипнув к стальным перилам, мои ноги по колено вросли в землю, душа моя извивалась, как вполне материальный червяк, наколотый на крючок.
Она посмотрела сквозь меня, будто сквозь какой-то куст, мое присутствие в этом времени и месте было невозможным, и она меня не узнала… Машина тронулась, набирая скорость, я зачем-то побежал, увидел ее силуэт в свете встречных фар и увидел, как она безразлично оглянулась на меня, словно на пьянчужку, который, споткнувшись о чугунную решетку водостока, шлепнулся об асфальт.
Она была так великолепна в этой светлой одежде, обрамляющей черноту ее кожи, в белых кружевных чулках, исправно служивших той же меркантильной цели, ее чудесные волосы стали еще чернее, еще пушистее, умащенные каким-то особым шампунем… Я был уничтожен, раздавлен, утоплен на самое дно тоски и отчаяния.
– У вас не найдется огня?
Передо мной стояла шлюха лет двадцати и, вращая в воздухе длинной сигаретой, хорошо понятным взглядом смотрела из-под бархатных ресниц.
Я выдал ей порцию пламени. Губы, тонкой поцелуйной трубочкой втянувшие дым, навели меня на мысль, от которой мне стало дурно… Но в этой глухой тлетворной ночи я не видел никакого другого пути.
– Как тебя зовут, – спросил я.
– Марина.
Это прозвучало, как удар по лицу. Ее имя – единственное человеческое имя в ложном, фальшивом ряду придуманных имен…