Мрачный коридор

Утгер Майкл

– Нет, не денежные.

– Как имя твоего отца?

– Гарри Мейер.

Хорошая встреча, ничего не скажешь. Я не знал, как мне себя вести. Парня легко спугнуть любым неверным словом. Я не стал тянуть паузу, а решил идти напролом.

– Вот что, приятель, скажу тебе сразу, что меня не интересует, где зарыто твое сокровище, но, возможно, ты захочешь пояснить мне некоторые моменты в этой истории. Меня зовут Дэн Элжер, я сыщик. Разбираясь в одном деле, я наткнулся на сложную структуру, которая имеет громкое название Федеральная комиссия по защите прав обвиняемых, заключенных и душевнобольных. В эту комиссию входят двенадцать членов – очень высокопоставленные и влиятельные люди. Среди них было имя Гарри Мейера, который погиб в автомобильной катастрофе. Его жена и сын уехали за границу. Я слышал о том, что Мейер собирался устроить пресс-конференцию и выступить с заявлением. По дороге на конференцию

он погиб. Ты об этом человеке мне толкуешь?

– Да. Я Роберт Мейер, сын секретаря сенатской комиссии Гарри Мейера. Но откуда вам известны подробности истории семилетней давности?

– Мое расследование уткнулось в эту комиссию. Я узнал, чем эти люди занимаются, и за свои познания попал сюда.

– А куда же вы еще хотели попасть? Только не думайте, что выберетесь отсюда. Я здесь сижу уже четыре года и буду сидеть до тех пор, пока не сдохну. В вашей камере сидел капитан полиции из Лос-Анджелеса. Его перевели сюда сразу, как только выстроили этот блок. Семь лет назад. Он умер через три месяца после того, как я попал в эту клетку. Потом на его место стали сажать стукачей. Капитан тоже нарвался на эту комиссию и решил, что у него хватит сил совладать с ней, в итоге его отправили в печь.

– А куда отправляют ребят из других камер?

– Те, кто сидит здесь пожизненно, находятся в нечетных камерах, как мы. С нашей стороны коридора никого никуда не уводят. Те, что сидят напротив нас, – обычные уголовники. Их привозят сюда из тюрем для промывки мозгов. Из них делают послушных животных, наподобие того, который вел машину моего отца. Он убил его и погиб сам. Люди с высоким уровнем интеллекта не поддаются лоботомии. У них очень хорошо организована работа мозга и развиты все клетки. Если они уничтожают вам ряд клеток, которые, по их мнению, мешают вам превратиться в обезьяну, то у них нет гарантий, что эта обезьяна не повернет оружие против них. Таких людей сложно программировать, и они еще не научились этому. На сегодняшний день они работают с теми, с кем нужный результат гарантирован. Девяносто процентов попадающих под скальпель – это заключенные. Вот почему люди из камер напротив исчезают, а их место занимают новые подопытные кролики.

– Твой отец знал об этом?

– Узнал. Они ошиблись в расчетах. Они пригласили его в комиссию, потому что он имел большое влияние в сенате. Поначалу сама идея создания комиссии казалась ему гуманной. Он сумел протолкнуть идею ее создания в сенат и получил утвердительный ответ. Но комиссия, получив огромные полномочия, стала преследовать совершенно другие цели. Помимо обычной работы, по которой давались отчеты, комиссия стала убирать лишних людей. Чем дальше в лес, тем больше дров. Вендерс настоял на том, чтобы комиссия дала ему разрешение заключать соглашение с тюрьмами, которые бы предоставляли ему опасных заключенных для психобработки. С этим отец мой смирился. Но, когда дело дошло до того, что комиссия вместо установления диагноза стала выносить приговоры, он взорвался! Губернатор ухитрился провернуть махинацию. Он подсунул бланки протоколов комиссии каждому члену и убедил их подписать пустые листы. Стопка подписанных протоколов со всеми печатями попала в одни руки. Не требовалось созыва всей комиссии для вынесения приговора. Достаточно вписать имя потенциальной жертвы, и ее судьба решена. Человек исчезал бесследно и навсегда. Большинство членов комиссии приняли сторону губернатора. Каждый имел личных врагов, с которыми желал расправиться. Рука руку моет. Каждый член комиссии извлекал из ее работы собственные выгоды. На стороне отца, который решил вскрыть все махинации, стоял лишь один человек. Это редактор журнала «Голос Запада» Джек Фергюсон, которого в комиссию рекомендовал сам Гарри Мейер. Но они ничего не могли сделать. Машина заработала, и остановить ее мог только новый закон либо вето, запрет, который должен вынести тот же сенат. Отец обратился к своим коллегам-конгрессменам, но те были удивлены. «Сам пробивал дело, а теперь сам хочет утопить его! Сенат не детский сад и не может швыряться собственными решениями, от которых тут же должен отказываться!» Ему предложили составить обстоятельный доклад и выступить в сенате с речью. Но, как мы знаем, ему номе-шали. Комиссия имела свои рычаги в сенате, конгрессе, правительстве и спецслужбах. Отец составил доклад и сделал с него две копии. Одну он передал своему другу Фергюсону, вторую взял с собой, а оригинал оставил в сейфе. На пресс-конференции он собирался зачитать общую часть доклада.

Когда маме позвонили и сообщили о гибели отца, она не удивилась, она только спросила: «Портфель при нем?» Ей ответили, что никаких документов не нашли. Мама сообщила о случившемся Фергюсону и попросила его пустить слух, что будто мы отправились в

аэропорт. Она взяла доклад отца из сейфа и спрятала его в надежном месте, потом мы собрали кое-какие вещи, сели в машину и уехали в Мексику. Нам это удалось только потому, что убийцы не сразу поняли, что в их руках находится копия. По ту сторону у нас нашлись надежные друзья, которые нас укрыли. Через три месяца мы узнали из газет, что умер Джек Фергюсон. Мы поняли, что его убили, но опять им в руки попала копия. Прошло время. Через три года я решил, что шум затих и я могу вернуться в Штаты. Цель была одна: достать из тайника доклад и довести его до адресата. Перед отъездом меня научили предосторожностям. Я прибыл в страну и несколько дней петлял по дорогам Калифорнии. Доклад я доставать не стал, а в соответствии с инструкцией купил билет на самолет до Вашингтона и отправился в аэропорт Лос-Анджелеса. Предосторожность помогла. Меня взяли агенты ФБР у самого трапа самолета, когда я уже решил возвращаться сам. Они поторопились. После обыска, когда я отказался отвечать на вопросы, они меня переправили сюда. Здесь от меня также ничего не добились. Не помогли и сильные психотропные препараты. Дело в том, что я не знаю, где находится тайник. Я знаю, где я могу найти указатель, который к тому же зашифрован. В одной из библиотек есть редкая книга. На определенной странице напечатана фраза, которая дает ключ к разгадке. Врачи пытались выбить из меня место, где спрятан доклад, но даже в полуобморочном состоянии я им ничего сказать не мог. Эти муки продолжались два года, потом они оставили меня в покое. Оклемался я не так давно. Стал нормально соображать, но руки и ноги действуют очень плохо. Они что-то сделали с моим позвоночником. Больше всего я боюсь того, что мать не выдержит и поедет за мной следом. Она не знает, что эти крысы никогда не успокоятся и будут поджидать ее.

– Грустная история. Боб. Но грустнее всего то, что этот доклад уже устарел. Он может сыграть роль лишнего свидетеля, но не больше. Комиссия столько дел наворотила, что твоему отцу не могло и в дурном сне присниться. Тут требуется динамит. Бомба! Борьба с ними бесполезна, их нужно уничтожить.

– Согласен. Но остается прекрасный пример. Почему бы предприимчивым политикам не воспользоваться им? Возникнут другие комиссии или организации. Свято место пусто не бывает.

– Ладно. Рано лапки кверху задирать.

– А ты уверен, Дэн, что сможешь выбраться отсюда?

– Не знаю. Но я готов идти на любой риск. Кто-то хочет мне помочь.

– А может быть, это провокация?

– Бессмыслица. Убить меня и так можно. Они сделают еще одну попытку сломать меня, но вряд ли сами верят в успех своей затеи. Не по зубам орешек.

– Как бы мне хотелось хоть одним глазком взглянуть на солнце.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать три.

– Значит, семь лет назад тебе было шестнадцать, а в девятнадцать ты уже угодил в психушку.

– Я уже забыл, что значит белый свет. Четыре года я сижу в этой камере, и ни разу меня не выводили наружу.

– Не думай об этом, парень. Береги силы.

– Мне уже нечего беречь.

На глазах мальчишки выступили слезы. Не было сомнений, что я был первым человеком за последние годы, который видел проявление слабости этого паренька.

Боб Мейер с трудом поднялся на ноги и направился к своему топчану. Передвигался он как старый инвалид, с трудом волоча ноги, словно деревянные протезы. В этом мальчике хватит духа на десяток таких, как я.

Прошло еще два дня. Боб проникся ко мне доверием. Большую часть времени мы проводили за разговорами, сидя у перегородки. Я уже начал забывать о записке, но в один прекрасный момент за мной пришли.

Похоже, сам надзиратель был удивлен, что меня куда-то вызывают. По дороге к предбаннику он сказал мне тихим голосом:

– Ты, парень, не беспокойся, это какая-то ошибка. Из вашего ряда на обработку не берут.

Я ничего ему не ответил. Я пытался сконцентрироваться. Мой мозг и мои мышцы работали как старый драндулет со свалки.

После необходимых формальностей меня передали на попечение внешней охране. Порядок передвижения оставался прежним, один шел впереди, второй сзади. Мы перешли через соединительный коридор и попали в соседнее здание. Я знал, что мы находимся на втором этаже, и это меня устраивало. Когда мы вошли в белый коридор, где располагались кабинеты врачей, я уже сумел собрать все оставшиеся силы в кулак. У меня не осталось выбора, я решил идти до конца, назад возврата нет.

Справа окна с решетками, слева двери. Нумерация проходила следующим образом: первая дверь имела табличку с цифрой 27, далее шли двери с номерами 25, 23, 21, 19, затем цифры сменились на буквы. «Зет», «ай», «си», «а», «кью», и снова началась цифровая нумерация. Через три двери находились кабина лифта и лестничная площадка.