Мраморный Кролик
Шрифт:
Я выбрался через дыру в заборе и побрел, куда глаза глядят. По теплу, по солнышку, по широким тротуарам. Они были тогда деревянные, сквозь щели между досками торчала лебеда.
Шел сорок шестой год двадцатого века — мне еще не исполнилось восьми лет. Впервые жизни я стал прогульщиком, но совершенно не думал о последствиях. Повторяю: отключились какие-то предохранители. Меня окутывала скучноватая беззаботность.
Я постукивал крепкими ботинками по доскам и кончиками пальцев гладил в кармане Кролика — будто живого дружка и сообщника. Он был теплым. Ощущение, что я не один, укрепляло мое спокойствие…
Однако, следовало как-то протянуть свалившееся на меня свободное время. Возвращаться домой было нельзя — ни на улицу Смоленскую, где мама, ни на улицу Герцена, где сестра. Сразу началось бы: «Что случилось?! Почем ты не на уроках?! Тебя выгнали из школы?!» Я пошел бродить по центру: по улице Республики, по Первомайской, мимо городского сквера и рынка. Разглядывал на круглых тумбах цирковые и театральные афиши, изучал книжные обложки за витринными стеклами магазина «Когиз». И вдруг вспомнил, что в кармане штанов (не в том, где Кролик, в другом) лежит пятирублевая бумажка. Ее накануне подарила мама — была в хорошем настроении и решила побаловать сына-второклассникиа.
Я вытащил новенькую пятирублевку на свет. Полюбовался. Бумажка была синяя, с портретом летчика. У летчика — мужественное лицо, шлем с очками и парашют за спиной. С этим летчиком были у меня связаны приятные воспоминания.
Дело в том, что такой же портрет пилота (лишь во много раз меньше) печатался тогда на почтовых марках — ценой в тридцать копеек. Столько же стоила отправка письма, поэтому синие марки с летчиками были самыми ходовыми. Год назад, гоняя по ближним кварталам упругий обруч, я заметил в заросшей канаве белый бумажный квадрат. Оказалось, что это изнанка листа, состоявшего из множества марок. Обалдеть сколько! Я притащил находку домой, мама посчитала и сказала, что целых три сотни.
— Кто-то потерял. Или почтальон, или тот, кто пишет множество писем…
Наутро мама поинтересовалась у знакомой почтальонши Кати: не теряла ли та что-нибудь, когда обходила здешние дворы? Та сказала, что «ни письмеца, ни газетки»…
— А почему вы спрашиваете?
— Да вот, Славка мой нашел…
— А вы отнесите это на почту, там вам вернут за марки всю сумму…
Мама отнесла. И получила чуть ли не сто рублей. За эти деньги можно было купить на рынке три буханки «коммерческого» хлеба. Не помню, что купила мама, а я в награду получил трешку на порцию мороженого — зеленую, с красноармейцами в касках. Таких красноармейцев тоже печатали на марках, только не тридцатикопеечных, а, кажется, за десять копеек…
Все эти мысли и воспоминания прокрутились у меня в голове перед книжной витриной. И я подумал, что можно сделать какие-нибудь покупки. Зашел. Подходящих книжек на полках (как и за витринным стеклом) не увидел и купил цветные карандаши «Спартак» за два рубля. А еще — набор серых открыток с гравюрами старинного Санкт-Петербурга (зачем, сам не знал). Вышел, не спеша вернулся к рыночному кварталу. Здесь тесно стояли фотомастерские, парикмахерские, буфеты и киоски со всякой мелочью: расческами, портсигарами, бритвами, куколками, записными книжками. Там же я увидел белого ватного медвежонка с острой мордочкой (похоже, что елочная игрушка). Он стоил четыре рубля с копейками, а у меня осталось чуть больше двух. Не долго думая пошел я опять в книжный магазин и сказал продавщице, что цветные карандаши мне ни к чему. Вспомнил, мол, что дома есть почти такие же. Продавщица пожала плечами и возвратила деньги.
И я купил медвежонка.
Сел на штакетник, вытащил Кролика, решил познакомить его с медвежонком. Однако мне показалось, что они отнеслись друг к другу без интереса. Тогда я отправился к киоску и заявил, медвежонок мне перестал нравиться, пусть заберут назад, а деньги дадут обратно. Лучше я куплю мороженое.
Однако, продавщица оказалась не такая, как в «Когизе». Пожилая полная тетя не сердито, но твердо разъяснила мне, что «так не полагается».
— Подумай сам, что будет, если все мальчики станут покупать игрушки, а потом нести их обратно в магазин, когда наиграются. А?
Я подумал и согласился, что продавщица права. Не обиделся. Ровное спокойствие по-прежнему окутывало меня. Солнце грело спину сквозь суконную курточку. Над газонами неподвижно висели в воздухе пушистые семена. Я сунул медвежонка в тот же карман, где Кролик, и опять побрел неведомо куда — бездумно и неторопливо.
Изредка проезжали по булыжной мостовой пролетки. Подковы цокали, серые и гнедые лошади устремленно смотрели вперед. Так же смотрели кучера и восседавшие на задних сиденьях начальники с портфелями на коленях. Почти все они были в полувоенных френчах. Проехала блестящая синяя «эмка», в ней сидел, конечно, начальник поважнее, чем в пролетках, но за блестящими стеклами он был неразличим. Я с интересом поглядел «эмке» вслед: легковых машин в ту пору было в Тюмени мало…
Потом я свернул на Первомайскую. Это была дорога к дому — и на Герцена и на Смоленской. Но идти домой не имело смысла. Подвесные часы на старинном кирпичном здании (называлось оно «Дом санпросвещения») показывали, что в школе начался всего-навсего второй урок. Дома сразу возьмут в обработку: «Почему вернулся так рано?» Я с противным чувством виноватости, не сворачивая, пересек обе «свои» улицы и двинулся дальше, к мосту через городской лог.
Лог был широченный. Его откосы поросли бурьяном, полынью, коноплей, репейником и всяким там чертополохом. Я продрался вниз, собирая на себя всякие семена и колючки. На дне лога мирно журчала речка Тюменка. Журчала, не нарушая тишины. Было совершенно безлюдно. Я сделал на берегу привал. Вытащил из кармана и устроил на лопухе Кролика и медвежонка. Остроносый медвежонок смотрел с укоризной: видимо, помнил, как я чуть не сплавил его обратно в киоск. Я погладил его между ушей. А кролика потер о щеку — это была для него привычная ласка.
Время текло неторопливо, как вода в Тюменке. Я посидел, бездумно дергая травинки. Снял ботинки, отцепил и стянул чулки, побродил по глинистому дну. Вода была теплая, а глубина — ниже колен. Я пустил по течению пустую консервную банку, которую подобрал на берегу. Решил, что это круглый военный корабль типа «Поповка». Про такие старинные русские броненосцы как-то рассказал мне муж сестры, Николай. Он часто рассказывал мне про всякие интересные вещи. На кромку «Поповки» села блестящая стрекоза…
Сколько прошло времени, я не понимал. Солнце стояло высоко, но мне казалось, что в логу я провел часа два. Обулся, сунул Кролика и медвежонка в карман, подхватил сумку и полез наверх по крутой тропке среди травяных джунглей. В джунглях пряталась крапива. Она ухитрялась цапать сквозь чулки. А иногда ее верхушки залезали в короткие штанины и кусали голые места выше чулок. Я, однако, относился к этому терпеливо. Подумал даже, что пусть: может быть, такие укусы — наказание за прогул. И впервые шевельнулось в душе беспокойство. Правда, слабенькое. Не страх последствий, не уколы совести, а просто некоторая неуютность…