Мраморный Кролик
Шрифт:
Почему? Возможно, из-за своей чисто ребячьей ритмики — ну, прямо считалка! А кроме того, западает в память оттого, что жаль зайчика. Особенно жаль его девчонкам и мальчишкам — вот уже полтора века подряд. Недаром к этим стихам придумано столько продолжений. Самое известное:
…Принесли его домой — Оказался он живой!Сначала я даже думал: может быть, автор сам решил смягчить трагизм ситуации и написал эти строчки, «идя навстречу пожеланиям читателей». Но, увы, нигде не нашел этому подтверждения.
Зато, копаясь в статьях
Едва ли Миллер, который родился в бедной немецкой семье, был дворянином от рожденья. Скорее всего, он получил дворянское достоинство и герб за выслугу. За свои труды. Подтверждение тому — девиз, начертанный на голубой ленте под щитом: «Трудолюбiемъ». Мол, благодаря этому качеству я добился в жизни всего, что имею.
А самое главное — посреди герба красуется трехмачтовый фрегат. (Интересно, почему? Миллер не был моряком, во флоте не служил, не путешествовал).
Вообще-то герб довольно пышный — с узорчатым картушем вокруг щита, с киркой и лопатой (символ «трудолюбiя»?), с рыцарским шлемом наверху, который увенчан еще одним парусом. Но главное — корабль в центре. Это, как говорится, грело мне душу.
Впрочем, скоро меня настигло разочарование. Некоторые материалы содержали сведения, что герб принадлежит другому литератору — профессору, историку, поэту Миллеру О. Ф. И не родственнику, не сыну, хотя и Оресту Федоровичу, а просто однофамильцу. Орест Федорович, как пишут современники, был замечательный человек, интересный ученый, специалист по русскому фольклору, проявлял исключительную заботу о студентах (готов был для них снять с себя последний сюртук).
Но к зайцам он отношения не имел. И не давал мне повода включить свой дворянский символ в мою коллекцию геральдических кораблей.
Правда, в других статьях — о Федоре Богдановиче Миллере, авторе «Зайчика», я продолжал находить иллюстрации герба с корабликом, но догадывался, что это ошибка.
— Жаль, — сказал я своим зайцам.
Сидевший на принтере мраморный Кролик смотрел с молчаливым сочувствием. А обитающий на диване заяц Митька — личность, склонная к философии и скепсису — хмыкнул:
— Ну, и чего ты страдаешь? Обойдется твой Федор Богданыч без герба. Зануда…
— Я или он?
— Оба.
— Его-то за что так?
— А зачем он угробил зайчика? Садист! После этого еще герб ему подавай. С парусами…
— Балда ты! Он же написал это в знак протеста! Чтобы вызвать в человеческих душах сострадание!
— Ну… если в знак протеста, давай тогда чего-нибудь глотнем… в память о зайчике.
— Глотай, если хочешь. Вон «Тюменская минеральная» в стакане, — мстительно сказал я.
Митька процитировал байроновского «Дон Жуана»:
Вода? Она не так вкусна, Я пил ее однажды…Ладно, мы глотнули «не воды» (Кролик не стал). Погрустили о несчастном зайчике. И о других зайцах, немало страдавших от злых охотников и других отрицательных персонажей.
Зайцы, дедушки и мальчишки
Зайцы с младенчества были у меня любимыми героями книжек. Когда истории про них заканчивались хорошо, я прямо расцветал от счастья. Когда храбрый петух изгонял из лубяной заячьей избушки вероломную Лису (похожую на нашу соседку Таисью Тимофеевну), когда удачно выпутывался из истории с Волком Храбрый Заяц Мамина-Сибиряка, когда счастливо кончался рассказ Паустовского «Зячьи лапы»… Но больше всего я любил Некрасова — «Дед Мазай и зайцы». Возможно, потому, что спасенных зайцев там была целая толпа. И еще потому, что речь идет о плавании. Пусть не на корабле, а на лодке, но все равно о плавании. Страсть к путешествиям по воде жила во мне с младенческих лет.
— Митька, видишь, как в моем сюжете переплетаются корабельная и заячья тема, — наставительно говорю я.
— Ага… Может, еще по одной? — откликается Митька, у которого немалый опыт парусных плаваний.
— Тормози, — отвечаю я, потому что мраморный Кролик смотрит с принтера укоризненно.
— Эх ты! А еще рассуждаешь о сострадании, — ворчит Митька и, посопев, начинает дремать. А я беру Кролика в ладонь, и мы вдвоем начинаем думать про сострадание… Или про нехватку такового…
Не все дедушки были добрыми, как Мазай. Другой «дедушка» — Владимир Ильич Ульянов, находясь в сибирской ссылке, гробил попавших в беду зайцев десятками. Об этом писала в воспоминаниях Надежда Константиновна Крупская, которая жила в Шушенском вместе с Ильичом.
Ссылка была довольно комфортабельной, поднадзорный Ульянов имел возможность в свое удовольствие заниматься охотой, которую весьма любил. Однажды он оказался на острове, где спасались загнанные туда осенним ледоставом зайцы. Беднягам деваться было некуда, а у будущего вождя мировой революции взыграл охотничий азарт. Прикладом ссыльный Ульянов наколотил столько беззащитных зверьков, что, по словам Крупской, осела лодка…
Было это недалеко от села Шушенского. Автору этих строк выпало однажды в Шушенском побывать. Давно, правда, полвека назад. Осенью пятьдесят седьмого года наша студенческая бригада работала на уборке хлеба, на целинных полях, в Хакасии. А в начале октября, когда уборка успешно завершилась, начальство решило наградить самоотверженных студентов поездкой в ленинские места. От нашего полевого стана до места Ильичевой ссылки было не близко, но партийные руководители решили, что «молодые посланцы Урала» заслужили такую награду (мы и правда вкалывали — будь здоров!). К тому же — идеологическое воспитание!
Мы поехали на нескольких грузовиках — тогда это разрешалось. Через несколько городов. Я запомнил Минусинск — родину Николая, мужа Людмилы. Для него я сделал из кузова снимок — широкая улица и красивая, в стиле сибирского барокко, церковь, похожая на храмы Тюмени… Я вспоминаю этот эпизод не потому, что он чем-то важен, а потому, что минуту назад просмотрел на компьютере сохранившиеся снимки той поры. Делал я их маленьким «ФЭДом» — подарком Людмилы и Николая — и кто в ту пору мог подумать, что на свете появятся какие-то компьютеры и молодежь забудет, как снимки надо проявлять и печатать…
Есть на снимках и село Шушенское, и дом, в котором обитали «жертвы царского произвола» Владимир Ульянов и Надежда Крупская. И двухэтажный благоустроенный Дом культуры, где поместили на ночевку экскурсантов (приехали мы под вечер). Нас оказалось множество, пришлось укладываться кто где сумел, на лавках, на стульях и прямо на полу. Ну, студенты — народ привычный. Я не проявил проворства, увидел, что удобного места уже нет и решил потеснить однокурсников. Это были Боря Тимофеев (впоследствии известный уральский журналист) и Слава Шугаев — будущий писатель, лауреат премии Ленинского комсомола, профессор Литинститута. Они удобно расположились в просторной комнате на бильярдном столе.