Мраморный Кролик
Шрифт:
Многое в Тюмени уже не так, как в годы моего детства. Но многое все еще так. И я часто брожу по старым улицам, где в давние годы гонял обручи от бочек и самодельные футбольные мячи. А по вечерам люблю смотреть на город с балкона своей «профессорской» квартиры. Белеют колокольни восстановленных храмов.
Подымаются в небо острые башни университетских корпусов. Они вовсе не старинные, эти башни, их не было во времена моего детства. Но они замечательно вписались в городской пейзаж и вносят в него этакий «андерсеновский» колорит. Таким вот уютным и сказочным я иногда видел родную Тюмень в детских мечтах.
Эта сказочность особенно проявляет себя при полной луне, когда башни кажутся подсвеченными изнутри, кресты искрятся, а флюгера-кораблики чернеют в небе, как на картинках приключенческих книг.
В этих корабликах я вижу для себя особый смысл.
Какой?
Ну, во-первых, корабль с мачтой и вантами — на давнем гербе моей Тюмени. В знак того, что «отсюда начинается плавание по рекам Сибири». Герб этот превращал в моем сознании родной город в морскую гавань, из которой можно добраться до всех океанов (теоретически это так и есть). Этакий Гель-Гью из гриновских рассказов.
А во-вторых… Гриновская привязанность к парусам не оставляла меня и в студенческие годы, и я — с ребятами на окраине Свердловска — начал строить яхты собственной конструкции. Мы смастерили громадный щит с эмблемой нашей флотилии. На серебристом фоне — носовая часть корабля с опутанным снастями бушпритом и тремя алыми треугольниками-кливерами…
Теперь в-третьих. Флотилия «Каравелла» дожила до наших дней — несмотря на героическое противодействие чиновников при всяких государственных устройствах и в разные времена.
Многое в ней нынче не так, как в прошлом веке, не все мне по душе, и я порой спорю с нынешними командирами, однако факт есть факт — паруса живут, флот растет и ребята прикипают душой к «Каравелле», как и прежде. Да и ветераны не забывают свои корабли и походы… И меня, грешного, не забывают. В 2006 году, когда «Каравелла» отмечала сорокапятилетие, ее капитаны и флагманы «исхлопотали» для меня в областной геральдической палате родовой герб. По всей форме, со свидетельством. На черном щите с якорными лапами и синим проблеском золотой парусник — вроде тех, о которых я немало писал в своих книжках. Я повесил свидетельство и рисунок с гербом на стенке, над скрещенными шпагами, и хвастаюсь перед гостями. Такие вот дела… Теперь (в 2011 году) размышляю: в преддверии полувекового юбилея «Каравеллы» не истребовать ли у ее командиров для себя графский титул? С учетом того, что по некоторым данным, бабушка моя Текла Войцеховна (папина мама) была родом из семейства польских графов, чьи корни уходят к временам Стефана Батория…
Ну, титул — это вилами на воде писано. А герб с парусником — вот он.
Видите, уже три кораблика заняли важное место в биографии вашего покорного слуги.
А есть еще и четвертый. Тот, чье изображение красуется на шпилях университетских башен. Дело в том, что эмблема Тюменского университета — тоже кораблик. А для меня здешний университет — не просто местный вуз. И не в том дело, что я на склоне лет был удостоен в нем профессорского звания. Здесь (тогда еще в пединституте) до войны читал лекции мой отец. И отсюда ушел не фронт… Здесь получила диплом и моя старшая сестрица (которая педагогический опыт обрела еще до вуза, оттачивая воспитательское мастерство на младшем брате). Здесь учился мой первый литературный наставник — студент, руководивший семинаром школьников-стихотворцев. Помню, как я встречался с ним в старинном университетском здании, а потом преданно навещал в больнице, куда склонный к богемной жизни молодой поэт попал после дружеской свалки в общежитии. (Да, это помню, а вот имя наставника, увы, забыл).
Я и сам хотел поступить сюда же, в тогдашний пединститут, но на факультет иностранных языков, куда я стремился, в том году не принимали документы… Ладно. Зато теперь читаю в университете лекции, стараясь привить юным талантам азы литературного творчества. Не всегда, правда, с успехом, но кораблик здесь ни при чем…
И думаете — всё? Как бы не так. К эскадре из четырех корабликов я добавлю сейчас и пятый. И он послужит связью между темами кораблей и зайцев.
Начиная лекции о писательском труде, я сообщил аудитории, что труд этот не всегда приносит известность и славу. И тем не менее люди пишут. Мучаются, придумывая сюжеты, стараются уложить слова в четкие выразительные фразы, страдают вместе со своими героями. Зачем? Почему? Наверное, привлекает сама радость творчества — пусть результат будет более, чем скромным. Привлекает причастность к великому явлению цивилизации, которое именуется «Литература».
Я говорил новичкам (которые поначалу внимали с интересом и почтительностью), что литературу можно сравнить с громадной пирамидой. Не все ее камни оказываются на виду и уж — тем более! — на вершине. Но, существовать, быть тем, что она есть, пирамида не может без всех образующих ее камней. Вершина не в состоянии висеть в воздухе. И гении словесности не могут возникнуть сами по себе, им нужен могучий фундамент, который создается творчеством очень многих тружеников пера. Пушкин не стал бы Пушкиным, если бы не читал многих скромных авторов, которые сейчас почти забыты или забыты совсем.
Не оставшись в памяти поколений и порадовав лишь немногих читателей своей поры, эти поэты и прозаики разных веков тем не менее сослужили немалую службу мировой литературе. И, следовательно, человечеству в целом…
Мои слушатели про себя знали, что их будущие творения все-таки останутся в веках, но сидели со скромными понимающими лицами.
А я вещал дальше:
— И уж совсем неплохо, если потомки на долгие времена запомнят хотя бы несколько строчек из трудов какого-нибудь сочинителя. Пусть даже имя его и сотрется у многих в памяти… Вы все наверняка знаете эти стихи…
Раз-два-три-четыре-пять, Вышел зайчик погулять, Вдруг охотник выбегает, Прямо в зайчика стреляет. Пиф-паф, ой, ой, ой! Умирает зайчик мой…Аудитория оживлялась. Стихотворение про несчастного зайчика (в отличие от многих других бессмертных творений мировой литературы) юные таланты помнили все без исключения.
— Это радует… — замечал я и спрашивал снова: — А известно ли вам, коллеги, кто автор этих нетленных строк?
Коллеги опускали взоры. И я рассказывал про Федора Богдановича Миллера, который жил и писал в девятнадцатом веке. Был автором романов, поэм, стихов, славился, как переводчик. Говорят, у читающей публики порой проскальзывали такие фразы: «Ну, что там Пушкин! Миллер — вот это да!» Впрочем, сам Федор Богданович не виноват, конечно, в таком идиотизме. Это был небесталанный трудолюбивый литератор. Одно время даже выпускал журнал «Просвещение». Сочинял он не только для взрослых любителей словесности, но и для детей и вот в своем журнале однажды и напечатал про зайчика. Все творения Ф. Б. Миллера нынче забыты, а эти стихи оказались бессмертными…