Мудрость змеи: Первобытный человек, Луна и Солнце

Ларичев Виталий Епифанович

Стремление жрецов Януса приноровить течение времени к строго определенным фазам строптивой Луны, а по ходу дела подразделить месяц на удобные для счета малые календарные блоки нельзя не признать разумным. Четверть, полнолуние и народившийся серп для календ — вот то самое существенное, что постоянно держалось под неусыпным контролем понтификов, а в памяти народа закреплялось праздниками жертвоприношений соответствующим богам, лунная природа которых не может оспариваться. Вместе с тем понятно, что счисление времени по фазам Луны, которые могли отстоять одна от другой на неодинаковое число дней в разные месяцы, да еще непредсказуемо варьировать, предопределяло и непостоянство последующих. Точную продолжительность их можно было бы, пожалуй, рассчитать без особого труда, но это означало бы коренное изменение освященной веками и традицией манеры счета времени. И потому жрецам долго еще приходилось, присматриваясь к фазам Луны и предсказывая грядущее, то увеличивать длительность месяца, то уменьшать его, что делало службу времени в Риме делом нелегким. Учтем и то обстоятельство, что погода далеко не всегда способствовала прямым наблюдениям за Луной. Жрецы, правда, знали, что нужно предпринимать: они тогда просто объявляли, что иды текущего месяца предшествуют календам следующего на период в 17 дней (обстоятельство, предопределившее известную неприязнь пифагорейцев к 17 — дню ущерба ночного светила в лунном месячном цикле и количество суток, когда оно умирало, а затем пребывало в небытии).

Неточности, которые со временем становились очевидными, приходилось, корректируя календарь с реальными событиями в жизни светил, исправлять, уменьшая или, напротив, увеличивая продолжительность месяцев. Дело осложнялось порой тем, что на Pontifex maximus оказывали нажим политики, консулы и полководцы, желавшие, чтобы важные для них дела совершались в благоприятное время. Все это вместе взятое приводило порой к konfusio, к сумбуру и сумятице в календаре, а значит, и к недопустимым святотатствам по отношению к богам, ожидающим изъявления почтения к себе в должное время. В таких случаях на головы жрецов обрушивалось негодование граждан республики, а сама Луна, как главная виновница недоразумений, становилась, как считалось, предметом недовольства небожителей, лишенных из-за ее капризов и непостоянства жертвенной трапезы. Пересмешнику Аристофану доставляло, видно, истинное удовольствие наблюдать за растерянными жрецами, которые тщетно пытались упорядочить счет времени по Луне:

Вам не удастся дни согласовать С ее веленьями; запутали вы их, и век не разобраться. И боги все, ложась без ужина в постель, Согласным хором льют на голову ее Поток упреков в разочарованье горьком, Что праздник встретить им пришлося без пирушки.

Но лунный месяц — не единственное, что доставляло понтификам хлопоты. Ведь год был тоже лунным, а это означало заботы не меньшие. Годовой цикл, как и месячный, подразделялся у римлян на два периода — счастливый и несчастливый. Поскольку увеличение количества света естественно трактовалось как явление благоприятное, то к счастливым относились месяцы, следующие за днями зимнего солнцестояния, но, разумеется, не далее летнего солнцестояния, когда продолжительность светлого дня вновь начинала уменьшаться, а ночь наращивала мрак. Все месяцы первой половины года носили имена светлых богов, празднества и жертвоприношения в честь которых как раз и свершались в начале каждого лунного месячного цикла. Не приходится удивляться, что это время увеличения силы света открывал януариус, посвященный, как следует из его названия, самому Янусу. Он-то, выступая во главе шеренги божеств-месяцев, как никто другой знал, когда именно следует открывать новый год. На вопрос ему все того же неосведомленного в календарных ритуалах провинциала:

Ты мне скажи, почему новый год начинается в холод, Разве не лучше ему в путь отправляться весной?—

он, недолго помедлив, «в два лишь стиха уложил свой ответ:»

Солнцеворот — это день и последний для Солнца и первый. Тут поднимается Феб, тут начинается год.

Весенний месяц — martius — олицетворял Марс, защитник и охранитель устоев жизни, покровитель земледелия и скотоводства, а также бог войны. Далее следовал aprilis, месяц богини плодородия, «отверзающей» (aperire) землю, которая к этому времени бывала готова «раскрыть» свои дары, способствовать произрастанию зерен и развертыванию почек деревьев; majus, когда природа в лице богини Майи, матери Меркурия, являла всю свою красоту и силу; и наконец, junius, месяц Юноны, величайшей из римских богинь. Ну разве это не прекрасно, что в июне, накануне череды «мертвых» месяцев, господствует та, кто через 10 лунных месяцев, в марте, будет облегчать Небу роды первого дитя весны — серпа Луны?! Выходит, месяцы второй половины года были не совсем мертвы. Сила света в них угасала, но тогда же, в конце июня, в них закладывался зародыш новой жизни, некоего существа, вместе с которым весной предстояло возродиться всей природе. В июне, в дни летнего солнцестояния, обильными пиршествами заканчивались фасты, праздничные даты светлых месяцев, богом дарованные «священные установления» календаря. На небе тогда в блеске являлись звезды пояса Ориона:

От подгородного храма домой возвращаясь, подвыпив, И обращаясь к звездам, некто такое сказал: «Пояс твой, Орион, и сегодня, и, может быть, завтра Будет незрим, но потом я уж увижу его». А кабы не был он пьян, он добавил бы к этому вот что: «Это случится как раз в солнцестояния день».

Месяцы «смертной» половины года составляли сутки, светлая часть которых, неуклонно уменьшаясь, становилась опасно короткой к дням зимнего солнцестояния, когда год, умирая, готовился навсегда отойти в прошлое. Господство часов мрака в них воспринималось скорбной печатью неблагополучия, и потому не удивительно, что никто из небожителей не претендовал на сомнительную честь олицетворять их собою. Недаром месяцы эти просто нумеровались. Позже одержимые непомерным тщеславием люди пытались навязать им свои имена, что, к чести человечества, в случаях с Нероном, Клавдием и Тиберием не удалось исполнить [12] . Но это были совсем ничтожные смертные, и они, в отличие от богов, не ведали, очевидно, что творили, когда, сгорая от зависти к Юлию Цезарю и Августу, тоже возжелали закрепиться в памяти человечества, хотя бы посредством темных месяцев отходящего в невозвратное года.

12

Квинтилис по предложению консула Марка Антония был переименован в июль в честь Юлия Цезаря, а в 8 году нашей эры сенат нарек сикстилис августом, по имени императора Августа Октавиана, победившего Марка Антония.

Почему же в перечне подразделений годового календаря мудрого реформатора Нумы Помпилия не упомянут февраль? Сделано это преднамеренно и с целью особой — попытаться посредством этого самого удивительного из месяцев года объяснить мнимые странности древнейшего (из упомянутых в письменных источниках) календаря, честь установления которого связана с именем одного из основателей Рима — храброго воителя Ромула. В самом деле, не странно ли, что февраль олицетворяет вовсе не светлое божество, как положено месяцу первой половины года календаря диктатора Нумы, а, напротив, грозного бога мертвых и Преисподней Фебрууса или Фебруария, мрачнее которого в пантеоне подземных владык вообразить невозможно. Да и празднества, что свершались в дни февраля, никогда но блистали весельем. В дни, близкие последней его декаде, римляне свершали обряды, призванные способствовать продолжению рода и его благополучию, селяне производили так называемые очищения, упрашивая божество даровать их стадам плодовитость, а 21–22 февраля, в поминальные дни, отдавалась дань глубокого уважения манам, душам умерших предков. В эти дни почитания отцов около горящих погребальных костров и у домашнего очага звучали скорбные молитвы и благочестивые славословия:

Честь и могилам дана. Ублажите отчие души И небольшие дары ставьте на пепел костров! Маны немного ждут: они ценят почтение выше Пышных даров. Божества Стикса отнюдь не жадны. День Каристий идет вслед за тем: для родных это праздник, И собирается тут к отчим семейство богам. Память усопших почтив и родных посетивши могилы, Радостно будет к живым взоры свои обратить И посмотреть, сколько их после всех умерших осталось, Пересчитать всю семью, весь сохранившийся род.

Не менее примечательные события происходили 23 февраля: в этот день свершались терминалии, празднества в честь бога «разграничения» Термина, и regifigium, торжества по случаю «бегства царя», в действительности же, по-видимому, радостные проводы окончательно потерявшей силу зимы. А на следующий день — однажды в два года — Pontifex maximus отдавал распоряжение прервать счисление суток февраля и начать отсчет загадочных dies intercalaris, вставных дней, скрытого периода года, известного посвященным как mariedonius (от mariere — «увязывание», «совмещение»). Это были заветные 22 или 23 дня, упрятанные от взоров не только смертных людей, но даже от всех иных, кроме Януса, небесных владык, коим тоже, во избежание святотатства и несчастья, не следовало о них знать. Лишь двое ведали, для чего, если считать время по Луне, необходимо раз в два года свершать в последнюю декаду февраля таинство mariedonius, «увязывания» времени лунного и солнечного, в сущности, введение в календарь тайного месяца, mensis intercalaris. Знали они, и сколько дней следует причислить (в первую двулетку — 22, а во вторую — 23 dies intercalaris), и, что особенно важно, когда именно следует «незаметно» производить интеркаляцию, подключение дополнительных дней к сбивающемуся с должного ритма лунно-солнечного счисления времени. Это нужно было делать по весьма знаменательному небесному знаку — первому вечернему восходу ослепительного Арктура, одной из звезд созвездия Волопаса, явление которой приходилось на день после чествования бога-разграничителя Термина и через 62 дня после зимнего солнцестояния.

По истечении всех dies intercalaris понтифики вновь как ни в чем не бывало продолжали счет пяти оставшихся дней бога Фебрууса. Тогда свершались торжества в память изгнания злых сил, которые, очевидно, олицетворяли зиму. Римляне обращались к богам с мольбой о примирении с ними, тогда жарким пламенем вспыхивал жертвенник богини Весты. Жрецы и простой люд, не говоря уже о знати, торопились в этот день заменить в своих жилищах старые ветви лавра на новые. Так на радость всем восстанавливалась гармония Неба — отныне 12 месяцев лунного года по-прежнему счастливо сочетались с 12 зодиакальными созвездиями космической дороги Солнца. Время отсчитывало последние дни мартовских календ, и римляне готовились к встрече вестника весны. В это время, как и положено по истечении девяти месяцев с лета прошлого года, рождался первый серп молодого месяца, знака пробуждения природы и начала работ землепашца. С золотистым серпом приходила также радость к тем, кто готовился занять в республике высокие должности, и понятная тоска к должникам, которым с того дня предстояло начать выплату денег по давним своим обязательствам.

При подобных порядках количество дней в годах лунного четырехлетия чередовались так: 355 – >377 – > 355 – >378. Шестикратное повторение четырехлетий определяло границы двадцатичетырехлетнего цикла, в пределах которого жрецам приходилось уменьшать на день (из-за накопления лишних суток) длительность 18, 20, 22 и 24-го годов. Это стало в конечном счете еще одной причиной появления «конфузных годов», когда календарь запутывался жрецами настолько, что весенние праздники могли со временем сдвинуться на осень, а то и к зиме.