Муха с капризами (с илл.)
Шрифт:
Налили ему блюдечко чаю, накрошили булки. Он всё съел. Ел так аккуратно, так изящно, что, пожалуй, кое-кто из людей мог бы у Микадо поучиться, как надо вести себя за столом.
Потом тщательно облизал свою косматую мордочку и немедленно соскочил на пол.
Залез на своё кресло и улёгся, одним глазком снисходительно наблюдая за всем окружающим.
Тут со двора донёсся лай Рыжика. Вернее — вопль.
Лаял он всегда так, как будто кто-то пел и одновременно икал.
Мы с Крисей переглянулись. Оба подумали: «Что-то
На дворе у нас стояла всего одна собачья конура. Зато двухэтажная.
Второй этаж образовался сам собой. Как-то зимой тётка Катерина устроила в конуре потолок из циновки, чтобы собакам было теплее. Но Рыжику эта идея почему-то не понравилась.
Он до тех пор трудился, теребил зубами циновку, пока не порвал её с одного бока. Так между оторванным потолком и крышей конуры образовался второй этаж, или чердак. Он пригодился. Вскоре на втором этаже появился жилец — Европа. Так и повелось: на первом этаже конуры спали собаки, а на чердаке — кошки. Теперь там была спальня Имки.
С самого утра, как только тётка Катерина скрипнула дверями сеней, в собачьей будке началось движение. Первым выкатился наружу Рыжий. Его вытолкнул Тузик.
Тузик, как всегда, вышел из конуры не спеша. Вытянул одну заднюю лапу, потом другую. Отряхнулся. Посмотрел на Рыжего и строго сказал:
«Рыжий, проснись! Пора уже! Понял или нет?»
Рыжий был соня из сонь. Он стоял перед конурой и качался как пьяный.
«Рыжий! — крикнул на него Тузик. — Просыпайся, слышишь!»
Рыжий открыл один глаз — мутный и сонный. Ничего не ответил. Сел на собственный хвост. Разинул пасть и начал зевать. Но как! Его так и шатало!
Далее он отчаянно чихнул. Раз, другой. Оглянулся и вдруг кинулся в конуру.
«Ты куда?» — спрашивает его Тузик.
«Дай мне выспаться», — умолял Рыжинька.
«Ты что, не знаешь, что тётка Катерина через минуту выйдет во двор?»
«Всё равно мне!» — пробормотал Рыжий и полез было в конуру.
Но оттуда лёгкой походкой, потягиваясь и выгибаясь, выходила Имка. У неё не было ни малейшего желания уступать дорогу Рыжему.
«А ну не вертись под ногами, ты, соня несчастный!» — крикнула она на него.
Рыжий, не отвечая, продолжал протискиваться в конуру. Тогда кошка раза два смазала его по заспанной морде. Рыжий завопил:
«Да что же это такое! Что за порядки!» — и удрал под курятник.
Надо вам знать, что Имка держала собак в строгости. Она обычно сидела где-нибудь на возвышении и поглядывала сверху на играющих щенят. Водила за ними своими янтарными глазами. Следила, как они себя ведут.
Стоило только собачонкам чересчур разыграться, поднять крик на дворе или в комнате — беда!
Как молния с ясного неба, обрушивалась Имка на собак.
И получали они нахлобучку, и притом солидную, ибо кошка шутить не любила.
Тузик и Рыжик, когда были маленькими, смертельно боялись Имки. Побаивались они её и сейчас, хотя и подросли. Спали с ней вместе, не раз вместе играли, но относились к ней с почтением.
Потому-то Рыжий скромненько отступил, когда кошка приказала ему убираться. Он устроился возле курятника и начал свой утренний туалет. Водил мордой по всему телу, не исключая хвоста. Яростно щёлкал зубами.
Что он делал? Легко догадаться: сражался с блохами. Как вы знаете. Рыжий боялся воды как огня, а потому война с многочисленным неприятелем была нелёгкая и продолжительная.
Открылась дверь. Показалась тётка Катерина. Она несла в миске корм для птицы.
Тузик взглянул на неё, но не пошевелился. Зато Рыжий сорвался с места и кинулся следом. Шёл за ней по пятам, задрав нос.
«Рыжий, на место! — крикнул на него Тузик. — Как тебе не стыдно! Разве ты не знаешь, что тётка Катерина не любит, когда суют нос в куриную еду?»
Рыжий сделал вид, что не слышит. Прячась за широкой тёткиной юбкой, он проскользнул за решётку и притаился.
Тузик молча одним глазком следил за махинациями Рыжего.
Катерина засыпала курам корм. Положила уткам толчёной картошки с отрубями. Налила воды в корытца, в поилки и ушла. Дверца за ней захлопнулась.
«Ну, попался ты, брат! — сказал Тузик. — Интересно, как ты оттуда теперь выберешься?»
Рыжий, однако, не обратил никакого внимания на слова друга. Он набросился на утиный корм. И стал лопать картошку с отрубями, забыв обо всем на свете.
И кто же это так уписывал утиный корм? Рыжий! Тот самый привередник, которому морковь и петрушка в супе не лезли в глотку! Тот, кто воротил нос, если ему предлагали кусок хлеба!
Кашперек и Меланка стояли поодаль, поглядывая на обжору то одним, то другим глазом.
«Меланьюшка, если не ошибаюсь, корм, который пожирает этот пёс, предназначен для нас, уток», — прокрякал Кашперек.
«Ты не ошибаешься, Кашперек, — ответила всегда согласная с мужем Меланка. — Это наш корм».
«Кто рано встаёт, тому голод жить не даёт! — сказал Кашперек, который очень любил утиные поговорки. — Я опасаюсь, что, если этот пёс не перестанет лопать, вскоре нам нечего будет даже попробовать!»
Меланка промолчала. Широко разинув клюв, она как зачарованная смотрела на корыто.
«Меланьюшка, я уже напоминал тебе, что не следует так широко разевать клюв. Я как раз хотел тебе сказать, что я намерен…» — начал Кашперек и запнулся.
Ибо Меланка, не ожидая указаний супруга, сама догадалась, что делать. Она недолго думая набросилась на еду, стараясь лишь держаться подальше от собаки. Утка так торопливо глотала корм, что едва поспевала разевать клюв, горло у неё раздулось, как тыква. Дрожа от жадности, Кашперек немедленно последовал её примеру.