Муха в розовом алмазе
Шрифт:
– Ты болтун! Ты всегда уходил от действительности и сейчас пытаешься отвертеться. А ты представь, что хочешь уйти отсюда! Ну, представь, представь, что ты хочешь отсюда выбраться! Представь, что ты здесь, а я там, на поверхности жду тебя!
– Вот этого не надо! – потрясая указательным пальцем, воскликнул я искренно.
– Не надо? – вспыхнула Синичкина.
– Да, ждать не надо. Я уже тобой накушался...
– Накушался?
– Накушался! Я к ней всей душой, влюбился, можно сказать, а она заладила – "как выбраться", "как выбраться"! Устроила мне тут философский диспут! И где? В постели!
– Накушался, значит... – повторила Анастасия, воспылав глазами. – Ах, ты поганец!
Последнее ругательное восклицание она произнесла, резким движением переворачивая меня на спину. Увидев ее глаза, глаза, пылающие оскорбленным самолюбием и еще чем-то, весьма редким и драгоценным, я понял, что вопреки своей воле устремляюсь в самую сердцевину чувственной бури, смерча, самума, которые, попеременно сменясь, неминуемо занесут меня не куда-нибудь, а в самый рай, на самое семьдесят седьмое небо. Я, совсем еще земной человек, вжался в постель, вжался, придавленный высвобождающей из нее энергией, а она... она смотрела, она летела, она впитывалась в меня всем своим обнаженным существом. Волосы ее отгородили меня от всего иного, груди ее тянулись к моей груди, губы ее дрожали от нетерпения...
А потом, когда я приходил в себя от боли в поврежденных ребрах, она сказала:
– Вынеси меня на волю...
А я сказал:
– Вынесу... Только побудь со мной еще... Не уходи из меня...
А она сказала:
– Не уйду, вот только пописаю...
И оторвала от меня свое тело, тело, до последней клеточки ставшее моим, и спустилась с ложа, и села на ночную вазу, и, облокотившись о край постели, и устремив на меня глаза, переполненные чертиками и смешинками, одарила очень звонким в тишине журчанием, таким откровенным, таким объединяющим... А я лежал и смотрел на нее, и улыбался своему счастью и знал, что оно будет еще... А она, бестия, поднявшись с вазы, сунула между ног полотенце, и тут же вынув, бросила мне в лицо. Я схватил его, прижался носом и начал втягивать в себя сокровенный запах...
Потом мы легли, и она сказала мне, что я засну и увижу вещий сон, в котором мы взлетим с горизонта 3020 метров на согретую солнцем землю.
– Мне совсем не хочется спать! Мне хочется тебя! – попытался я перевалится на девушку (я лежал на спине, а она – на мне).
– Нет, сейчас ты заснешь... – гипнотическим голосом проговорила Анастасия. И положила меж моих бровей алмаз, неизвестно откуда взявшийся в ее руке.
Скосив глаза, я вытаращился в него, сияющего розовым огнем. И он затянул меня, в конец завороженного, затянул в свое пламенное чрево, затянул вместе с лежавшей на мне Анастасией, затянул, чтобы выпустить на волю, под мягкое вечернее солнце.
...Мы шли, взявшись за руки, вниз по склону. Она рассказывала, как горячо и преданно любит меня. Я шел и внимательно слушал, время от времени, озаряясь счастливой улыбкой. Закончив говорить, Анастасия жарко поцеловала меня в губы, потом повела куда-то в сторону. Минут через пять мы стояли с ней на каменистой плоскотине, стояли среди пожухлой травы и смотрели в какую-то яму, яму полную тайного смысла....
"Яма... – задумался я, разглядывая камни, лежавшие на ее дне. – Яма... Это – символ... Символ чего? Символ смерти? Могила!!?" А Синичкина сказала, чмокнув меня в щечку:
– Это символ нашего освобождения... Вспомни...
И тут в голове моей возник свет, и я вспомнил все об этой яме, открывавшейся недалеко от устья пятой штольни. Завалившаяся, площадью чуть больше трех квадратных метров и глубиной где-то по пояс или чуть глубже, она была предметом жарких профессиональных споров.
Геологи, занимавшиеся съемкой Кумархского рудного поля, и я в их числе, никак не могли определенно решить, что собственно она из себя представляет. Одни, я, например, считали, ее провалом над окислившейся сульфидной линзой, другие – просто медвежьей берлогой, третьи – древняком, то есть выработкой, пройденной в незапамятные времена древними рудокопами. Позже мы пробили в яме двухметровой глубины шурф, но он не вышел из рыхлых четвертичных отложений.
Сон слетел с меня испуганной вороной. Слетел после того, как Анастасия столкнула ногой в яму камешек и глубокомысленно спросила:
– А тебе не кажется, что эта яма, располагается как раз над нашей трубкой с алмазами?
Распахнув глаза, я увидел Синичкину, мирно спавшую под теплым атласным одеялом. И до мельчайших подробностей вспомнил только что приснившийся сон.
"Мистика, – подумал я затем, недоуменно качая головой, – ведь эта яма действительно располагается приблизительно над алмазной рассечкой... Так, давай-ка вспоминать... Алмазная рассечка – находится на высоте 3020 метров над уровнем моря. Та яма... та яма... на какой же она высоте? Так, если пройти от нее по горизонтали по направлению к устью штольни... Так... иду, иду и вот, канава 6012, пустая, потом 341-я, тоже пустая, потом 127-я с хорошей турмалиновой жилой и сразу после нее врез дороги, ведущей ко второй штольне... От этого места по превышению до горизонта 3100, на котором пройдена вторая штольня, метров семьдесят. Значит, получается, что яма располагается на высоте 3040 метров и, следовательно, от нее до нашего подземелья метров двадцать. Если древние алмазоискатели выпотрошили трубку метров на пятнадцать, – это обычная глубина древняка, – то значит, нам надо пробиться вверх всего метров на пять, даже на три, учитывая двухметровую высоту рассечки... Три метра по некрепким кимберлитам, это как в носу поковыряться..."
Последнюю фразу я намеренно произнес вслух, и Синичкина проснулась.
– Что, придумал, как выбраться? – спросила она, вся свеженькая, не заспанная.
– Похоже... – ответил я.
– Как? – вскочила на четвереньки девушка.
– Скажи тебе, так ты прямо сейчас убежишь, а я почему-то не тороплюсь отсюда.
– Ну, скажи... – начала ластиться.
– Скажи, скажи! Ты что не знаешь, как и после чего женщины у мужчин все выпытывают?
– Фу, противный! – фыркнула девушка, ткнув меня в грудь своей шелковой ручкой.
Свой вещий сон я рассказал ей только через час. Через пять минут после окончания рассказа Синичкина была одета и протягивала мне брюки. Через десять минут мы шли с ней в кают-компанию.
Глава четвертая. Полковник ушел первым
1. Пакт о ненападении и соглашение о намерениях. – Они обладают критической массой? – Мочить? Не мочить? А если мочить, то кого и кем?
На общем собрании, посвященном организационным вопросам, было решено следующее:
1. Ввиду того, что дело предстоит весьма тяжелое, а двое мужчин (Веретенников и я) ранены или побиты, в прорыве на волю по мере сил и возможностей должен участвовать весь наличный состав пятой штольни, в том числе, жены Али-Бабая, а также Полковник с Баклажаном.
2. Добытые алмазы и пиропы должны делиться поровну (Али-Бабай равнодушно согласился не привлекать к дележке своих жен).
На привлечении к работам Полковника с Баклажаном настояли Веретенников с Кучкиным, мы же с Синичкиной были категорически против этого предложения. Неожиданно для меня исход голосования в пользу эксплуатации сектантов решил Али-Бабай (позже станет ясно, что сделал он это по настоянию одной из своих жен).