Муха в розовом алмазе
Шрифт:
Николай Сергеевич Баламутов, среднего роста, плотный, скуластый, смуглый, Лев, часто незаметный в общем стремлении событий, любил выпить до, во время и после всего. Он пил утром, днем, вечером и ночью. Он пил до экзаменов и после них. Он пил, когда был здоров и пил, когда был болен. Но в ауте его никто не видел.
В свободное от учебы в вузе и "симпозиумов" время Коля занимался прыжками в воду, подводным плаванием, пописывал весьма неплохие стихи и любил Наталью Владимировну Ростову, переселившуюся в Душанбе из Балакова. Отец-казах по националистическим
Крутой поворот в Колиной биографии был связан с крутым поворотом дороги Пенджикент-Айни. На этом повороте его Газ-66 свалился в Зеравшан, всегда славившийся крутыми берегами. Во многих местах поломанного Баламутова выходила медсестра-разведенка. Прямо из больничной палаты он переехал к ней и двум ее сыновьям. Наташа в это время в очередной раз приходила в себя в Балаково. Не найдя там хоть какой-нибудь замены Коле, она вернулась в надежде склеить разбитые семейные горшки, но он скрылся от нее на дальнем разведочном участке.
Потом, когда Коля разбогател и вылечился от своей пагубной страсти к спиртному, они сошлись вновь. Наташа, не выдержав ударов судьбы, к этому времени спилась вчистую, но Баламут ее вытащил. Но добро никогда не остается безнаказанным и после "смерти" Николая от рук мусульманских экстремистов Наташа немедленно выскочила замуж за известного своим лицемерием религиозного проповедника. К счастью, интересные мужчины недолго ходят холостыми (Николай, как и Бельмондо, не думал погибать), и Баламута пригрела крайне симпатичная девушка София... Брак их трудно было назвать счастливым – легкомысленной Софии Николай был нужен, потому что он ждал... Он много раз пытался ее бросить, но тщетно – сердце его было приколочено к девушке множеством искореженных гвоздей и их количество с каждым годом все увеличивалось и увеличивалось.
И вот этих людей, не боявшихся ни черта, ни бога, все испытавших и все попробовавших, Баклажан решил задействовать в своем сумасшедшем предприятии.
3. Бельмондо согласен, но просит справку из психиатрического диспансера. – Аум Сенрике и сумасшедшие Нью-Йорка. – Одна в приморской тайге, другая в Гренландии.
Баламут пришел первым. Усевшись напротив Баклажана, внимательно оглядел его, и с завистью спросил:
– Судя по всему только что из задницы?
– Еще какой... – неожиданно для себя ответил Иннокентий Александрович на манер Чернова.
Баламут ухмыльнулся.
– Когда в следующую?
– Коготок уже увяз... – ответил Иннокентий Александрович, пытаясь изгнать из себя настырного Чернова.
– Детали?
– Бельмондо придет, расскажу.
– Вон, идет уже, наливай. Что там у тебя в дипломате? – спросил Баламут, зная, что Чернов (даже в моменты своего миллионерства) весьма неодобрительно относится к ужасающе высоким ресторанным наценкам на спиртное и потому по мере возможности приносит выпивку с
– Ничего... Я не пью, – с трудом преодолел Баклажан распоясавшегося Черного.
Баламут в изумлении раскрыл рот. "Шутишь!?" – хотел сказать. Но не успел. Баклажан отрезал:
– Не пью совсем. С Борисом Ивановичем выпьешь.
Бельмондо подошел к столику (стоявшему на улице, на зеленом пластиковом ковре, основательно запятнанном отработанной жевательной резинкой), обнялся с вскочившим Баламутом, затем хотел расцеловаться и с Черным, но тот, едва привстав, отменил объятия протянутой рукой.
Коля усадил озадачившегося друга, уселся сам и, с поддельной брезгливостью кивнув на оппонента, изрек, что Черный заболел здоровьем и теперь не пьет, не курит и с девочками не е... Борис, покачивая головой, посмотрел на "больного". Затем выпятил нижнюю губу и сказал Николаю:
– Случай клинический. Но глаза мне нравятся, нашенские. Давай, выслушаем его?
– Давай, – сказал Баламут и заказал пива.
Подождав, пока они утолят жажду, Баклажан передал Бельмондо синюю коробочку с розовым алмазом (одним из восьми, им позаимствованных у Синичкиной).
Борис раскрыл ее под столом (почувствовал – содержимое не для чужих глаз) и застыл.
Николай невозмутимо попивал пиво. Баклажан старался не смотреть на затоптанный презерватив, выглядывавший из-под коврика. По Арбату шли люди. У Вахтанговского театра орали Высоцкого под дикую гитару: "Ты ж знаешь, Зин, я не пью один".
– М да... – наконец, протянул Бельмондо не в силах оторвать глаз от алмаза. – Имея одну такую стекляшку, ни в одну задницу не надо лезть. Сиди и любуйся...
Баклажан поднял глаза. Они были колючими.
– Эта стекляшка, как вы изволили выразиться, наделяет человека будущим, – сказал он, тщательно выговаривая слова. Сказал и принялся изучать свои ухоженные ногти.
Борис протянул коробочку Баламуту. Тот, с видимым сожалением отставив пиво, принял ее, открыл под столом и... замер. На секунду, не больше.
Ему захотелось спрятать алмаз в карман. И никогда с ним не расставаться. "С ним можно жить по-другому. Ничего не хотеть и получать все. Всех любить. Влиться во все. К нему можно стремиться".
Стало неловко. Подумал: "Они видят мои глаза. Детские. Надо отшутиться". И выдал:
– Опера де Бирса. Дивертисмент. Сюита для шампанского с ананасом.
Бельмондо похлопал в ладоши. Хорошо, мол, сказал. А Баламут не стал принимать аплодисментов к сведению, он уставился в непроницаемое лицо Баклажана и серьезно спросил:
– Я так думаю, Черный, демонстрация этого чуда природы не что иное, как предисловие к некоему солидному предложению?
– Совершенно верно, – ответил Баклажан и, спокойно попросив называть его Иннокентием Александровичем, обстоятельно рассказал о плутониевой бомбе, "Хрупкой Вечности" и необходимости скорейшего открытия ее филиалов в Нью-Йорке и Токио. В середине своего повествования спрятал в карман коробочку, придвинутую Баламутом. Нехотя придвинутую.