Муравьиная карусель
Шрифт:
– Давали. Но думаю, это был крысиный яд. Палочка меня ненавидит, – из ноздри позорно потекло. Четвёртая шмыркнула носом. – Она думает, я грохнула стеллаж с её склянками.
– А ты, разумеется, не при делах? – глаза Беса весело блеснули.
Четвёртая замерла, вспоминая хруст стекла под подошвами, ядрёный лекарственный душок и последующий побег по пустым ночным коридорам и поспешно закивала. Мир качнулся, взорвался новым приступом боли. Руки Беса вовремя сцапали её за ворот формы.
Система оповещения закашлялась, подавилась невнятными шипящими фразами. Ремонтники каждый год божились наладить динамики. Менялись курсанты,
Четвёртая готова была биться об заклад, что в коридорах административных зданий тоже держат тотализатор. Трещотка бы точно держала. Бессовестно подзуживая подопечных, пуская слухи, играя на ставках. Но Трещотка была своей. Клеточницей, сменившей цвет формы, но не успевшей перекрасить нутро.
Искать смысл в шипении и бульканье было бесполезно. Главное становилось понятно и без слов – построение начнётся с минуты на минуту и опоздавшим придётся несладко.
Бес тихо выматерился, подхватил Четвёртую подмышки и поволок. Она честно пыталась перебирать ногами. Заторможенно и невпопад чужим шагам. Совсем как давешняя муха.
Бес нёсся напролом, сшибая подвернувшихся под ноги опаздывающих. Его эм-эр попискивал, выпадая в красную зону. Четвёртая сгребла в кучу все остатки костей в организме, вывернулась из огромных ладоней и остановилась. Она потянула Беса за ворот, заставляя нагнуться и заглянула в почерневшие от разъехавшегося зрачка глаза:
– Возьми себя в руки.
Радужка выцвела до привычной грозовой серости. Зрачок сузился. Бес моргнул и кривовато улыбнулся.
– Прости. Внутри всё в кашу.
Четвёртая кивнула. Она понимала, что за раздрай царит в душе предводителя. Построение вне расписание могло означать лишь одно – из Питомника привезли цыплят.
***
Шеренга петлилась и плющилась как дохлая змея на обочине дороги. Четвёртая почти не шаталась. С двух боков её прижимали соседи по строю, сзади в пояс крепко вцепилась Бесова рука.
Прокалённый бетон жёг даже через толстые подошвы ботинок. Четвёртая пошевелила пальцами ступни. Мизинец ответил болью. Утром на нём проклюнулась очередная мозоль, сейчас превратившаяся в мягкую, наполненную жидкостью шишку. Снова придётся прокалывать. Бес будет бухтеть и требовать показаться Палочке, курятник из соседних комнат картинно попадает в обморок от омерзения. Четвёртая пошлёт всех к застенным родичам и неделю будет ходить в мокрых от сукровицы носках, из упрямства не заматывая прорванную мозоль пластырем.
Пальцы, цепляющие за пояс, напряглись, словно Бес подслушал её мысли. Четвёртая осторожно обернулась и поймала остекленевший взгляд серых глаз. Чужой эм-эр пискнул.
Натянутый изнутри как тетива, Бес готов был лопнуть в любой момент. Сорваться в красную зону прямо посреди построения. Это совсем не походило на обычно выдержанного и спокойного предводителя. В горле пересохло. Четвёртая завела руку за спину и обхватила ледяные пальцы Беса своими – пылающими не хуже бетона под ногами.
Под кожу пробрался привычный озноб. Этот холод не могло вытравить ни палящее летнее солнце, ни плотная ткань формы. Холод, вопреки логике, жёг, призывал выть и рваться из собственного промёрзшего сознания, кусать руки, ломать ногти о стены. Холод служил предвестником безумия. Всадником Апокалипсиса, несколько десятков лет назад перекроившего все карты старой цивилизации.
Соседи по бокам беспокойно завозились, и Четвёртая осознала, что циферблат браслета налился краснотой. Коряга склонилась к её уху и тихо шепнула:
– Дыши.
Четвёртая задышала. Коротко и рвано. До спутанного тумана в мыслях.
Сквозь полуприкрытые веки жгло солнце. Прутья забора казались раскалёнными докрасна. Алым их расписали салажата. Подрастающее поколение клеточников бунтовало против серости застенья и заслонялось от него крашенными баррикадами. Делали вид, что это они отгораживаются от Города, а не наоборот. Серый вьюн колючей проволоки избежал участи быть разукрашенным только потому, что появился на заборе позже.
Из зыбкого марева выплыла тупоносая автобусная морда. Следом показалась вторая, третья. Автобусы выделялись на фоне серых многоэтажек вызывающе-жёлтыми пятнами. Не хватало только черепов со скрещенными костями, чтобы стало совсем очевидно – транспортируют биологическую угрозу.
Потенциальных безумцев, взращенных в Питомниках на бесконечных успокоительных. Двери откроются – и они повалят наружу, растекутся по тихим милым улочкам серого Города, окрасят его своими алыми красками, зажгут эморегистраторы зелёненьких застенников. Устроят новый конец всего.
Автобусы притормозили перед воротами. Нетерпеливо взревел клаксон. Хмурый дедок из проходной будки выполз и приложил ладонь козырьком к глазам. Автобус зло взрычал двигателем. Дедок медленно, подволакивая одну ногу, подполз к ограде, наклонился, вчитываясь в номера и неспешно потянулся к замкам. Ворота заскрипели. Железная сетка, защищающая Город от живущих внутри почти-зверей, приоткрылась.
Жирные жёлтые автобусы ввалились на территорию и замерли перед напряжённым строем. Преодолев алую черту ворот, они словно бы выцвели, потеряли свой бунтарский вид и превратились в облупившиеся металлические бочки. Двери заскрипели. Бока бочек лопнули трещинами выходов.
Первой на плац выскочила воспитательница. Высокая, полненькая, розовощёкая, она зацокала как подкованная лошадь. Размякший от затянувшейся жары, бетон ловил каблуки, заставлял воспитательницу застывать с по-цапельи задранной ногой. Из строя послышались сдавленные смешки.
Инструктор бросил на клеточников тяжелый взгляд. Смешки стали на полтона тише.
Следом повалили свеженькие цыплята. Осоловелые, дурноглазые, ещё не оклемавшиеся от прощальных убойных доз транквилизаторов, которыми Питомники накануне выпуска пичкают убывающих.
С первого взгляда они казались разными. Тоненькие и хрупкие, пухлые и рыхлые, аккуратно – волосок к волоску – причёсанные и лохматые, щербатые, веснушчатые, лупоглазые, сутулые. Подростки безвольно спархивали со ступенек и по малейшему понуканию воспитательской руки становились в шеренгу. Ещё более нелепую и жалкую чем та, что их встречала. И тогда становилось понятно, что салажата совершенно одинаковы – десятки пустых глаз, приоткрытые рты, отсутствующее выражение на лицах.
Детей нельзя кормить эмоблокаторами. Они пагубно влияют на развитие психики. Зато можно обкалывать транквилизаторами до овощного состояния. Чтобы дитятко с красными показателями тихонько стояло в сторонке, пускало пузыри носом и не мешало взрослым решать его дальнейшую судьбу.