Шрифт:
Глава 1. Жёлтый автобус с зелёными цыплятами
По стеклу ползла муха. Жирная, ленивая, с брюхом, отливающим зеленью. Назойливое жужжание давило на нервы. Четвёртая щёлкнула пальцем, и муха упала на подоконник. Сонная и полудохлая, она походила на всех обитателей Клетки разом.
Жужжание смолкло. Муха покорилась недоброй судьбе и застыла, безвольно раскинув хрупкие крылышки. За окном полыхало солнце. Кусачее, злое, оно раскаляло воздух до печного жара. Из распахнутых настежь окон тянуло прокалённым асфальтом и горьким
Из приоткрытой двери медицинского кабинета несло лечебницей и безнадёгой. А ещё прохладой. Но сидеть в стерильной, белой от пола до потолка комнате оказалось тошно. Четвёртая выдержала десяток минут. Дождалась, пока докторша – такая же беленькая и стерильная, как её вотчина – отсчитает пять маленьких таблеток и сбежала в коридор. Таблетки перекатывались на ладони, ударялись глянцево блестящими боками. Круглые, крошечные, совсем не похожие на эмоблокаторы. Четвёртая закинула горсть в рот, тяжело сглотнула и поморщилась. Таблетки осели горечью на корне языка.
Она огляделась, в поисках крана с водой – вымыть привкус лекарств – но быстро сдалась. Путь к туалетам проходил через приоткрытую дверь медицинского кабинета. Докторша бдела чутко, не снимая с носа очков в толстой оправе. Уговор был прост – либо Четвёртая торчит в кабинете, ожидая, пока подействуют пилюли, либо ждёт того же в коридоре. Уйти в казармы не позволили. Заразу нужно изолировать, чтобы она не перекинулась на здоровых.
Четвёртая выглянула в окно. Губы расползлись в кривой усмешке. Зараза была изолирована. Давно. Практически с самого рождения, когда эморегистраторы показали тревожные жёлтые значения. Высоченный забор с витками колючей проволоки надёжно оборонял нормальных людей от их маленького безумного мирка.
На плацу копошились фигурки. Одинаково-серые, они сползались в кривую шеренгу и тянулись по плацу, поднимая пыльные тучи.
Инструктор безуспешно пытался укрыться от солнца под чахлым, почти облетевшим деревцем, не обращая внимания, что группа бессовестно сбавляет ритм. В своей грязно-зелёной форме, с мокрым пятном на всю спину, инструктор здорово напоминал безвременно почившую муху. Разве что не жужжал.
Вместо него жужжали второгодки. Топот нескольких десятков ног, обутых в жёсткие ботинки, окончательно сбился с ритма. Четвёртая сползла на пол и прижалась затылком к батарее. Нынешние инструкторы совсем обеззубели. Если бы салажата так выхаживали перед Крокодилом, или на худой конец Трещоткой, на уши подняли бы всю Клетку. Заставили ходить строем от мала до велика, пока до самых упрямых и бестолковых не дойдёт: в Клетке все отвечают за всех. Но Крокодил и Трещотка сгинули две зимы назад. Вместе с целой группой выпускников.
Налёт диких в тот год был страшным и неожиданным. Городские окраины вспыхнули и затопили улицы удушающим дымом. Налётчики не подпускали пожарные службы, требуя от властей еды и транспорт. Переговоры откладывались, безумцы теряли и без того невеликое терпение. Крокодила вытащили прямиком с утреннего построения. Он ушёл, уводя за собой десяток хмурых клеточников. А под вечер в казармы принесли страшную весть – ушедшие полегли в полном составе.
Батарея оказалась тёплой. Система климат-контроля с позором капитулировала еще в начале прошлого месяца, оставив жителей Клетки заживо печься в прокалённых бетонных коробках.
В носу защекотало. Четвёртая чихнула и утёрлась рукавом. Маленькие круглые таблетки действовали медленнее, чем большие и продолговатые. Если бы эмоблокаторы так нерасторопно бороли приступы, очень скоро потенциальные бы перевелись. Слегли в лечебницы с красными показателями браслетов.
Четвёртая прикрыла глаза. За дверью белоснежного стерильного кабинета копошилась белоснежная стерильная докторша. Тихо шуршала блистерами, звенела склянками, шоркала подошвами тапок и тяжело вздыхала. Докторша – белоголовая, пушистая, худая до истощения – походила на ватную палочку, и в белом кабинете смотрелась как родная.
За окном отбивали нечеткий заунывный ритм ботинки второгодок. Где-то за оградой гудел город. Близкий и бесконечно далёкий. Живой и одновременно мёртвый. Холодное и серое застенье, отгораживающееся от порченной крови железными прутьями и колючей проволокой.
На полу закопошилось. Передумавшая умирать муха грохнулась с подоконника и теперь барахталась в пыли у плинтуса. Тонкие прозрачные крылышки и яркое брюшко вымазались серым. Теперь муха напоминала второгодок, ползающих по плацу. Четвёртой даже померещился маршевый ритм в копошении тонких лапок.
– Чего развалилась? – голос вырвал из мутного полузабытья. Четвёртая подняла голову и прищурилась. Глаза пекло, словно вездесущее солнце пролезло в подподоконниковый закуток и теперь жалило беззащитные веки.
– Бдю за подозрительным летательным объектом, – язык ворочался с трудом. Голову стянуло тугим обручем боли. Маленькие круглые таблетки не только не помогали – пытались свести Четвёртую в могилу.
Бес покачал головой, глядя на её попытки не растечься лужей по не очень тщательно вымытому полу:
– Поднимайся, горе. У нас построение.
Четвёртая стиснула пальцами виски. Внутренности черепа пульсировали и просились наружу. Она впилась в ладонь отросшими ногтями и с опаской покосилась на эморегистратор. Браслет, плотно обхватывающий левое запястье, смирно мигал стабильно-желтым огоньком. Корявая линия на мониторе плясала в опасной близости от высшей границы нормы, но эта позиция была привычной и для Четвёртой, и для её эм-эра.
– Я на карантине, – выдохнула она.
Бес провёл ладонью по коротко остриженным волосам. На подбородке пробивалась черная щетина. На построении Бес снова отхватит за расхлябанный вид, но ему не привыкать:
– У тебя два предупреждения. Опять в карцер загремишь.
Четвёртая покаянно уткнула глаза в пол. Предупреждения были. Бесу от её неявки влетит не меньше, но бдел он не из шкурных интересов.
Четвёртая тяжело вздохнула и протянула руку.
Ладонь Беса оказалась огромной, жёсткой и восхитительно-холодной. Он рывком вздёрнул Четвертую на ноги, коротко боднул её лоб своим и отстранился.
– Кипятошная, – Бес нахмурился и растерянно помялся с ноги на ногу. – Таблетки давали?