Музей богов
Шрифт:
И пошло видео.
Постановщик сцены явно насмотрелся голливудских боевиков или начитался триллерных книжек про маньяков. Серая комната, где в кадр не попадало ничего кроме металлического стула и примотанной к нему электрическим проводом женской фигуры. Прямо в лицо ей светил некий выходящий за пределы кадра мощный прожектор. Сам стул стоял в большом и пустом грязно-белом эмалированном тазу. Связанная женщина была мне хорошо знакома: Маша Пашкова, она же — Мария Петроградская. Художница, чью выставку я не так давно посещал, и в номере которой кто-то с маниакальной тщательностью все залил кровью. Говяжьей кровью. Маша сидела связанная, с заклеенным серебристым скотчем ртом, в потертых джинсах и черной майке с принтом какой-то девицы с гитарой и короткой фразой на английском языке. Моя старинная знакомая шевелилась и мычала, в глазах читалась злость вперемешку со
Требования просты: в течение 10 дней, начиная с момента получения данного сообщения, перевести US$ 4 000 000 на счет номер 4357567890124312. Если по какой-либо причине банковская транзакция не пройдет к указанному сроку, таз наполнят бензином, и данная женщина будет сожжена. Все заинтересованные лица получат исчерпывающий видеоотчет.
— Сколько всего дней? — спросил я, не узнав собственного голоса.
— Девять… осталось девять дней, — как-то расстроено произнес следователь. — Дороговато просят, не находите? Помнится, за одну некогда известную либеральную журналистку на Кавказе требовали вдвое меньше. Номер счета в офшорном банке на острове Тристан-да-Кунья в южной Атлантике...
На это я не нашел что ответить. Больше всего не понравилось то, что преступники (или — преступник?) не закрыл Маше глаза. Если бы собирались отпускать, то заклеили бы не рот, а именно глаза. Об этом я сразу же заявил следователю, на что тот молча кивнул.
— Ничего необычного не заметили? — с явной надеждой спросил дознаватель.
— Необычного? Кто-то собирается сжечь Машу живьем, это что, обычно?
— Да не о том я… — с досадой сказал следак. — Да, забыл сказать, что подписка о невыезде с вас снята. У вас же есть роуминг?
Я кивнул, а потом сказал:
— Снимали на какую-то «мыльницу». Шрифт титров самый банальный, скорее всего, Ariel. Подобный ролик сможет сверстать кто угодно на обычном домашнем компьютере. Стул стандартный, такой в любом супермаркете купить можно… все, что заметил. Разве что освещение: или в помещении без окон, или темной ночью снимали.
Следователь кивнул в ответ и молча подписал пропуск на выход. Видимо, надеялся услышать от меня нечто для себя новое и полезное. Не услышал, — я умолчал о двух вещах. Во-первых, о надписи на майке. Под изображением незнакомой исполнительницы отчетливо читалось: «I don’t give a fuck!» А во-вторых — таз. Его я уже видел, причем неоднократно, в мастерской знакомого питерского скульптора. Эту посудину мой приятель некогда использовал для размягчения синей глины для лепки. Таз был железный, большой, старый, литров на тридцать, похожий на гигантскую миску. Сейчас таких, по-моему, отечественная промышленность давно уже не производит. Там имелись характерные побитости, помятости и неаккуратная надпись красной краской: «2-я урология». По этим признакам и опознал. Сразу же лавиной поперли воспоминания.
Глава XIII.
Воспоминания и размышления
Маша была настоящей талантливой художницей, даже я это понимал. Идею картин с дверями она вначале посчитала тупиковой, чуть было не забросила, но потом почему-то передумала и время от времени возвращалась к этой теме. Потом завершила цикл. Сравнительно недавно вышел альбом-каталог с подборкой фоторепродукций этих работ. Называлась серия незатейливо — «Апокалипсис за дверью». Имена самих полотен не блистали разнообразием — «Апокалипсис за дверью-2» «Апокалипсис за дверью-3» и так далее. Нумерация не была сплошной, видимо, некоторые еще не опубликованы или просто отсутствовали. Почему-то не существовало картины «Апокалипсис за дверью-1». На вопросы Маша отвечала так: «Была, была первая, но оказалась неудачной, и пришлось ее уничтожить».
Что-то не верил я такому утверждению. Во-первых, свои картины Маша никогда не уничтожала, а во-вторых, у нее не было неудачных работ. На мой непрофессиональный дилетантский взгляд, каждое из ее полотен было творческой удачей. Это мое личное мнение, ни на что не претендующее.
Где-то я читал, что жизни настоящих художников, в силу какого-то нехорошего природного закона, зачастую стремительны и недолговечны. Они, художники эти, вспыхивают и гаснут, словно метеоры, извиняюсь за тривиальность сравнения. Вот кажется, лишь вчера проходили вернисажи, выставки и удачные распродажи, манерные искусствоведы с философским раздумьем рассматривали свежие картины, высказывали свои ученые мысли, а молодая, мало кому известная художница радостно слушала поздравления и с наслаждением смотрела на творение рук своих. Но прошли какие-то несколько лет, а народ в нашей стране уже плохо помнит прежнюю героиню. Особенно, если героиня эта покинула пределы родного отечества и проживать изволит в Европах. Причем дело сейчас даже не в том, какой художницей была Маша; важно, что в течение прошедших лет она с кажущейся воздушностью и каким-то нахальным изяществом вписала свою хрупкую, тоненькую фигурку в разнокалиберную картину художественного мира.
Возможно, я один знал, чего стоила эта иллюзорная легкость, и как именно давались Маше все ее колдовские произведения. То, что вывело ее на художественный путь, девушка рассказала мне сначала по секрету, но позже печать молчания была снята с моих уст, и ныне ничего уже не держит. Случилось так, что в какой-то момент пристала к Маше художественная зараза, а это, как всем хорошо известно, уже тяжелый случай и никакому лечению не подлежит. Собственно, заразил ее один немолодой преподаватель живописи, с внешностью и манерами булгаковского Воланда. После его курсов Маша научилась работать удивительно быстро и качественно, но сначала известность и удача обходили ее стороной. Закончив художественный академический институт, — знаменитую «Репу», — она сидела без денег, продавала свои работы на канале Грибоедова и прочих питерских развалах, но без особого успеха. Временами девушка просто бедствовала. Иногда, правда, ей везло. Так ее работы как-то использовались для оформления обложек разных фантастических книг в жанре антиутопии, но это было крайне нерегулярно и редко. Тогда я и купил у нее пять картин за очень даже приличные, по тем временам, деньги. Потом было много чего разного, и обстоятельства сложились так, что мы стали жить в одной квартире, а спать в общей постели.
В какую-то из тех далеких пятниц я решил свалить с работы пораньше, сразу после обеда — предвиделись потрясающие планы на остаток дня и последующие выходные. По дороге купил пару бутылок неплохого вина, хороший тортик и всякой иной еды, с тайным намереньем уже не выходить из дома как минимум двое суток. В ту пору я серьезно полагал, что наиболее ценная вещь, что вообще возможно подарить близкому человеку, — собственное время, ведь потом никогда уже не получится его вернуть.
Уже с лестничной площадки из-за нужной мне двери слышался такой ужасающий визг, что сначала подумалось, будто в квартире кого-то режут заживо или жестоко истязают. Ничего подобного! Стоило распахнуть дверь и влететь в комнату, звуки прекратились. Мария, широко расставив свои эффектные ноги, стояла босиком у холста с кистью в одной руке и палитрой в другой. Одета художница была исключительно в коротенький распахнутый спереди синий сатиновый халатик без пуговиц, разноцветно перемазанный красками. Прежде я не видел ее за работой.
— Ух, и напугала ты меня! — банально заявил я. — Думал, пытают кого-то.
— Никогда больше так не далей, слышишь! — возмущенно вскричала девушка, запахивая свой кургузый халат.
— Что не делать? Почему никогда?
— Не приходи без предупреждения, когда работаю! — верещала художница. — Просила же! Звонить надо было!
Ее голос мне тогда очень не понравился. В нем слышались визгливые и скандальные тона. Но девушка действительно об этом просила, а я забыл. Вернее, посчитал чем-то не особо важным, как нечто малосущественное и не очень серьезное. Ну, не позвонил, и что? К тому же во время работы Маша не подходила к телефону, а чаще всего просто выключала.
— Соседка снизу жаловалась на шум. Как-то вместе в лифте ехали, так она все уши прожужжала, что мешаем ей. Участковому менту хочет заявление написать, думает, мы тут черт знает чем занимаемся.
— А мы и занимаемся, разве нет? — нервно хихикнула Маша. Все-таки она быстро успокаивалась, и смена ее настроения меня всегда поражала. — Но когда работаю, ты все-таки лучше куда-нибудь уходи, ладно? Или не приходи. Этот процесс нельзя никому видеть, кроме меня, конечно. А соседи… — да, засада полная. В Питере мне пришлось звукоизолирующими панелями все обклеивать, пока мастерскую на даче не оборудовала. Ну, ты знаешь. А теперь и этого у меня уже нет… Все, сегодня ничего уже не получится. Новую работу надо на одном дыхании писать, иначе какая-то лажа выходит и фигня абсолютная. А жаль, хорошая задумка была…