Музей моих тайн
Шрифт:
Оскорбив таким образом самостоятельность Джиллиан, она вскидывает сумку на плечо и исчезает. Джиллиан закипает от негодования, но кипение почти утихает, когда Патриция внезапно возвращается.
— Я сейчас схожу за сумкой, — торопливо говорит Джиллиан.
— Можешь не беспокоиться, я не за тобой вернулась, — презрительно отвечает Патриция. — Просто забыла написать записку.
— Патриция, ты что, тоже решила сбежать? — в ужасе спрашиваю я.
— Нет, глупая! Записку, потому что я опоздала, — рявкает Патриция. Она выдирает страницу из тетради по французскому и пишет, гениально подделывая
Дорогая мисс Эверард!
Пожалуйста, извините Патрицию за опоздание. К сожалению, сегодня утром наша собака попала под машину.
Искренне ваша,
— Какая собака? — спрашивает Джиллиан (мы обе заглядываем Патриции через плечо и видим, что она пишет). — У нас же нет собаки.
— Еще как есть. У нас навалом собак, — говорит Патриция, аккуратно складывая записку квадратиком.
— Да, но то Любимцы. И ни одна из них не попадала под машину. Правда же? — растерянно говорит Джиллиан.
— Джиллиан. — Патриция недоверчиво смотрит на сестру. — Я не понимаю, что ты так заводишься. Ты же сама врешь все время.
Джиллиан действительно заводится — щеки у нее становятся в розовую крапинку, как брюхо у форели. Так бывает всегда, когда она собирается закатить истерику.
— На этот раз я совсем ушла. — Патриция игнорирует Джиллиан и, поворачиваясь ко мне, мило говорит: — Руби, до вечера.
В награду за явный фаворитизм я иду ее провожать до калитки Заднего Двора и машу ей вслед — Банти никогда так не делает. В отдалении начинается вой, похожий на сигнал воздушной тревоги: «Я хочу к мааааааме!»
Что ж, «хочу не значит получу», как любит повторять эта самая мама. В тот день мы так и не попадаем в школу, но держимся подальше от Джорджа, проводя большую часть времени в спальне Джиллиан, где та устраивает альтернативную школу. В ходе занятий ученики сидят на полу, а Джиллиан — на своей кровати. Меня запихивают за одну парту с Денизой. Должностные обязанности Джиллиан-учительницы, кажется, состоят в раздаче наказаний. Когда я рискую пожаловаться, что у Патриции в школе нас еще и учили, меня ставят в угол больше чем на час и выпускают только на поиски продовольствия. Впрочем, я и тут упускаю случай стать учительским любимчиком, так как нахожу лишь горсть крекеров и полбуханки солодового хлеба. Время от времени Джордж подходит к подножию лестницы и кричит нам на второй этаж, спрашивая, все ли у нас в порядке. Мы хором кричим в ответ «да» — не хочется и думать, что он с нами сделает, если что-нибудь окажется не в порядке.
— Вы что, весь день тут просидели? — недоверчиво спрашивает Патриция, придя из школы.
— Да.
— И мама так и не появилась?
(Слова с этим корнем в лексиконе Патриции уже почти вымерли, но по случаю кризиса она решила их воскресить.)
— Нет.
Она исчезла без следа — ни волоска, ни обрезка ногтя. Может быть, она умерла. Может быть, присоединилась к сонму домашних призраков и теперь проходит сквозь стены и скользит вниз по-над лестницей.
Джордж уходит и возвращается с рыбой и жареной картошкой. Он явно очень беспокоится.
— И чертов Попугай пропал, представляете? — говорит он, качая головой. — Может, в полицию позвонить?
Мы трое ошарашенно смотрим на него — впервые в жизни он поинтересовался нашим мнением по какому бы то ни было вопросу.
— А ты искал записку? — осторожно спрашивает Патриция.
— Когда я должен был ее искать? — парирует расстроенный отец, и поисковая партия снова отправляется по дому.
Джиллиан предлагает Патриции подделать записку.
— И что это даст? — хмурится Патриция.
— Он успокоится, — настаивает Джиллиан, и Патриция задумчиво прищуривается.
— Ты имеешь в виду, чтобы он на нас не злился?
Я с жаром поддерживаю этот план, хотя мне чуть-чуть стыдно: собственное благополучие нас волнует больше, чем судьба матери. Впрочем, план сразу проваливается, так как нам не удается придумать, что такое можно написать в записке, чтобы Джордж, прочитав ее, полностью утешился.
Мы обыскиваем ящик прикроватной тумбочки Банти — там все разложено очень аккуратно, но никакой записки для Джорджа нет. Зато есть маленький серебряный медальон.
— Что это? — спрашиваю я у Патриции.
Она пожимает плечами. Я открываю медальон и радостно восклицаю:
— Да это же я!
Внутри медальона — две крохотные фотографии меня, по одной с каждой стороны, будто вырезанные из снимка «полифото», которые Банти раньше держала на стене в гостиной. Джиллиан садится на кровать и смотрит мне через плечо на медальон.
— Мама держит мою фотографию рядом со своей постелью, — подчеркнуто говорю я Джиллиан, которая не удостоилась такой чести.
— Ага, как же, — саркастически отвечает Джиллиан. — Она держит эту штуку из-за фотографии П…
Она взвизгивает и не заканчивает фразу — Патриция вдруг въезжает ей локтем под ребра.
Но мы отвлекаемся, потому что Патриция обнаруживает предположительно подлинную записку матери в ящике тумбочки Джорджа, вместе с красной, как мак, пачкой сигарет «Крейвен Эй», кучкой мелочи и розово-фиолетовой упаковкой «Дюрекса». Мы разглядываем содержимое сокровищницы Джорджа, пытаясь набраться храбрости, чтобы вскрыть конверт, на котором наискось жестоко нацарапано: «Джорджу».
Джиллиан предлагает отпарить конверт, но поход в кухню кажется рискованным. Тут Патрицию осеняет, что можно использовать чаеварку, стоящую у кровати со стороны, принадлежащей Банти. А воду налить в ванной комнате. Чаеваркой сегодня не пользовались — ни воды в резервуаре, ни чая в емкости для чая. По словам Патриции, это свидетельствует о том, что Банти собиралась уйти, а не была унесена сверхъестественными силами среди ночи. Вероятно, так и есть — с тех пор, как Банти обзавелась чаеваркой, она неукоснительно, не хуже любой гейши, выполняла церемонию приготовления утреннего чая. Но я все равно не в силах поверить, что она могла добровольно оставить родных детей.