Музей моих тайн
Шрифт:
Хуже всего — кошмарные сны, в которых я тону, падаю, заперта в ловушке или летаю. «Летающие» сны — самые страшные: нас катапультирует головой вперед с верхней ступеньки лестницы и мы пускаемся в головокружительный, безостановочный, неуправляемый полет. Мы летим все быстрей и быстрей и просыпаемся за долю секунды перед тем, как врезаться в витражные панели парадной двери.
Эти сны мучительны даже тогда, когда их действие разворачивается на лестнице дома по Мэртройд-роуд. Но еще хуже, когда они происходят в кукольном доме. Там слишком узкая лестница, и после каждой кошмарной ночи в кукольном доме у нас с Тедди ободраны локти и лодыжки все в синяках. На каждой из лестниц я вынуждена уворачиваться
И тут происходит что-то по-настоящему жуткое. Я начинаю ходить во сне. Теперь лестницы мне не только снятся — иногда я просыпаюсь оттого, что меня трясет тетя Бэбс, и вижу, что я и вправду на лестнице! Только я, Руби, одна-одинешенька, если не считать Неведомых Ужасов. Однажды я просыпаюсь в темноте одна, без тети Бэбс, — может, я сама себя разбудила? Я стою перед кукольным домом и при тусклом свете уличного фонаря, профильтрованном через занавеску на окне мансарды, вижу полный хаос, царящий в комнатках, словно какое-то микроскопическое создание отчаянно пыталось что-то в них найти и перевернуло все вверх дном. О ужас!
Я утешаю Тедди, рассказывая ему сказки — те, в которых кого-нибудь спасают: про Рапунцель, Белоснежку, Спящую красавицу. Подробно пересказываю эпизоды из «Робин Гуда» — в этих пересказах я играю роль девы Мэриан, Тедди — Алана Э-Дейла, а тетя Бэбс — Ноттингемского шерифа. Иногда я — Одинокий Рейнджер, а Тедди сносно изображает Джея Силверхилса. Иногда мы — пленники на пиратском корабле и уже стоим, едва удерживая равновесие, на доске, когда вдали показывается корабль Синдбада. Иногда мы осаждены индейцами в форте из бревен и отстреливаемся, зная, что сейчас прискачет кавалерия — впереди Патриция на лихом коне, с развевающимися волосами — и спасет нас в последнюю секунду… Конечно, теперь я понимаю, что мы оказались не на той стороне. Перейди мы на сторону пиратов или индейцев, были бы в полной безопасности.
Иногда мы сидим на коврике у камина — современном, с геометрическим узором — и притворяемся, что это волшебный ковер-самолет, который унесет нас прочь с Мэртройд-роуд, домой. Но несмотря на все старания, нам удается оторвать ковер от пола самое большее на пару дюймов — он нерешительно трепыхается в воздухе и почти сразу плюхается обратно.
Приходит очередное воскресенье. Мы опять идем в церковь. В этот раз Рита представляет нам гастролирующего медиума, женщину по имени Майра, похожую на Альму Коган, но без ее роскошных одеяний. Майра читает небольшую лекцию на тему «Животные в мире Духа». Она утверждает, что животные, подобно людям, переходят в мир Духа. Тут сразу возникает множество вопросов без ответа — например, как это в мире Духа помещаются все сразу. Если все живые существа переходят в загробную жизнь, это значит, что в мир Духа ежедневно попадают миллиарды миллиардов амеб, бактерий, планктона. А если не все, то где провести границу? Только домашние животные? Размером не меньше йоркширского терьера? Не меньше осы? Есть ли в загробном мире сегрегация — собаки попадают к собакам, жирафы к жирафам? Щенк к кёну? Куры сбиваются в стаю с другими курами? Сойки — с сойками? А как же плюшевые медведи — в мире Духа для них выделен особый отсек или они могут жить со своими детьми? Вопросы, вопросы…
Я налегаю на алфавит. Мы с Тедди сидим день за днем на ковре-самолете у камина и изучаем загадочные письмена. А — Арбуз. Б — Барабан. В — Ворона. Г — Гриб. Я прекрасно понимаю значения этих слов, но их форма от меня ускользает. На карточках есть картинки: Арбузы, Барабаны, Вороны, Грибы, Дома, Ежи, Зайцы — герменевтические символы, приводящие меня в исступление. На И — Индеец, и по ночам враждебные племена толпятся на площадке, сверкая белками глаз и ожерельями, и головные уборы из перьев образуют баррикаду, за которой снуют Неведомые Твари. Чудовища из-под кровати тоже выползают, присоединяясь к общей компании, а кое-где сверкают кривые сабли. Во снах мы пролетаем мимо них неостановимо, словно с американской горки.
Может быть, это близняшки-цветочки, ковен из двух человек, наложили на меня заклятие, обрекая на еженощный бескрылый полет. А может, они сделали восковую куклу меня, засунули незамеченной в детскую кукольного дома и по ночам практикуются в телекинезе, швыряют ее с лестницы вниз, все это время невинно лежа в своей кровати. Утром, просыпаясь, я вижу, как они лежат и смотрят на меня; глаза как булавочные головки тьмы, сверлящие мой череп, — это близнецы пытаются зондировать мой мозг. Я не поддамся. Не дам им читать мои мысли.
У меня так много вопросов — и ни одного человека, который мог бы на них ответить. Одна из близняшек (подбородок опущен, и я не знаю которая) показывает мне свой букварь, в котором Дина помогает маме печь пирог, а Дэн с папой разводят костер. А я-то думала, что Д значит Дом! Как-то тетя Бэбс заходит в гостиную и видит нас с Тедди на ковре-самолете в слезах: перед нами, словно планшетка для спиритических сеансов, лежат алфавитные карточки, образуя загадочное слово П-Е-Р-Л. Лицо тети Бэбс так искажается яростью, что становится похоже на портрет работы Пикассо. Она хватает буквы и швыряет в огонь. Пускай я и не умею читать, но точно знаю, что П — это Паровоз, а вовсе не какой-то там «Перл».
Так летят дни, в поисках разгадки каббалистической тайны чтения, и ночи — они проходят в полетах, и все это время я пытаюсь найти заклинание, которое вернет нас на родину из непостижимой ссылки. Сколько времени мы уже находимся в заточении на Мэртройд-роуд? Год? Пять лет? На самом деле — всего шестнадцать или семнадцать дней, но мне кажется, что прошел уже целый век. Как же семья меня узнает, когда я вернусь? У меня ведь нет удобной веснушки на подбородке, по которой можно определить, что я — Руби Леннокс, пропавшая много лет назад. Может быть, они закричат «Самозванка!» и откажутся впустить меня.
И вдруг — свобода! Я вхожу на кухню, а там сидит тетя Глэдис и вполголоса беседует с тетей Бэбс, мажущей хлеб маслом для «пудинга из хлеба с маслом», который теперь не будет мне формально представлен, потому что тетя Глэдис при виде меня говорит: «Руби, я приехала забрать тебя домой». Обе тетушки сторожко наблюдают за мной поверх хлеба с маслом, будто я — животное, известное своей непредсказуемостью (Т — Тигр).
Дом, милый дом! Лучше родного Его ничего нет. Он — там, где сердце. Мой Он — моя крепость. Мои злоключения окончены. Роль приветственного комитета исполняет Патриция.
— Здравствуй, Руби, — говорит она с мягкой, прощающей улыбкой.
На кухне Банти предлагает мне молоко с печеньем. Глаза у нее красные, а вид несколько безумный. Она смотрит на меня — если совсем точно, чуть левее — и с видимым усилием произносит:
— Вот, Руби. Мы решили, что нужно жить дальше и стараться позабыть о том несчастном случае.
Меня это вполне устраивает, особенно если учесть, что я понятия не имею, о каком «несчастном случае» она говорит. И кажется, все домашние целы и невредимы, кроме Тедди, у которого на ноге небольшая ранка — там, где волк выхватил зубами кусок набивки. Патриция очень аккуратно зашивает рану шелковой ниткой. Из нее выйдет отличный ветеринар.