Музей моих тайн
Шрифт:
Годом позже, в холодную февральскую ночь, Фредерик замерз у двери собственного дома: он был слишком пьян, чтобы дотянуться до щеколды и открыть дверь. Рейчел решила, что с нее хватит этих мест, и вернулась в лоно городской цивилизации. Она предпочла бы уехать домой на побережье, но ей предложили место кухарки в Йорке, у золовки приходского священника, и она решила, что отказываться глупо. Сперва они снимали комнаты в трущобах на Уолмгейт, но как только Рейчел поставила семью на ноги, они перебрались в пристойный таунхаус в Гровзе. Дети ходили в церковь, всегда имели при себе чистые носовые платки, отвыкли от йоркширского говора и почти забыли деревню.
Когда
Глава пятая
1958
Интерлюдия
Банти и Попугай пропали в одну и ту же ночь, и лишь позже, когда оба благополучно вернулись, мы поняли, что это было только совпадение и что Банти вовсе не сбежала с Попугаем. И что, если уж на то пошло, Попугай не унес нашу мать — эта идея возникла и закрепилась у меня в голове, потому что Патриция недавно читала мне «Сказки тысячи и одной ночи» и я вообразила себе Попугая, летящего в небесах, и Банти, мрачно обвисающую, как Синдбад-мореход, в его чешуйчатых рептильих лапах. Наши детские умы не посетила мысль о том, как маловероятно, что Банти решит взять с собой в бегство единственную вещь и что это окажется Попугай.
Мы даже не сразу осознаем, что Банти пропала. Она — наш живой будильник, и когда будильник вдруг почему-то не срабатывает, мы преспокойно продолжаем спать. И просыпаемся только в четверть десятого, когда в дверь Лавки начинает барабанить покупатель, желающий немедленно приобрести пилюли для собак «Шерли», будит всех обитателей Лавки, которые тоже проспали, и Патрицию, которая зла, поскольку ненавидит что бы то ни было пропускать (она из тех, кто является в школу еще раньше завхоза). Информация просачивается по дому — Патриция будит Джиллиан, Джиллиан меня (прыгая на моем сонном теле и визжа, что я сперла ее куклу Денизу, — Дениза, кукла с настоящими волосами, заместила в сердце Джиллиан ее былых кумиров, Уголька и Шустрика), а я — Джорджа, вбежав в родительскую спальню в истерических слезах и с расцветающим синяком на щеке, куда попала ногой Джиллиан. Для Джорджа все это слишком — он одурело вскакивает в постели, хватает с тумбочки будильник, непонимающе пялится на него, потом — на пустоту второй половины постели, где должна быть Банти, плюхается обратно и бормочет: «Найдите мать».
Это оказывается непростой задачей. Мы втроем играем в «отыщи маму» не меньше получаса, прежде чем вернуться к Джорджу и признаться, что мы совершенно лишены способностей к этой игре.
— Что значит «не можете найти»?
К этому времени Джордж уже встал и бреется электробритвой, одновременно сторожа тостер. Время от времени в Лавке звонит колокольчик, и Джорджу приходится бежать туда обслуживать покупателя. Джордж натянул брюки, но сверху на нем до сих пор
— Как поживает Дорин? — спрашивает Уолтер, делая странный жест — будто подпихивая вверх внезапно выросший невидимый огромный бюст.
Джордж что-то мрачно бормочет про Банти.
— Потерял жену?! — недоверчиво повторяет Уолтер. — Везет же некоторым!
Судя по лицу, Джордж не слишком ценит свое везение. Он окидывает Лавку взглядом, обнаруживая разом две вещи — отсутствие Попугая и присутствие Руби.
— А ну иди оденься! — немедленно командует Джордж, словно я танцую стриптиз, а не стою в ночной рубашке и шлепанцах, уныло держа перед собой подгорелый тост.
— У стен есть уши, — говорит Уолтер, тыкая пальцем себе в ухо.
— А зачем стенам уши? — спрашиваю я, вернувшись на кухню, у Патриции, которая жжет тосты один за другим.
— А я почем знаю, черт возьми, — злобно парирует она, откидывает волосы со лба и принимается орать на тостер, чтобы дать выход отчаянию.
Джиллиан притаскивает из шкафа коробку кукурузных хлопьев и насыпает себе в миску.
— Муши — это маленькие мухи, — заявляет она, высыпая на хлопья две столовые ложки сахара с большущей горкой. — Они сидят на стенах.
В Лавке звонит колокольчик, знаменуя отбытие Уолтера, и Джордж вихрем врывается на кухню.
— Где она, черт побери все на свете? — спрашивает он, дико озираясь и вглядываясь по очереди в каждую из нас.
— Может быть, она оставила записку, — говорит Патриция, тщательно прицеливаясь одним из тостов, самым горелым, в мусорное ведро.
— Записку? — повторяет Джордж.
Вид у него ошарашенный. Мысль о том, что Банти, может быть, нас покинула, а не завалилась случайно куда-нибудь в угол дома, не приходила ему в голову.
— Да, записку, — говорит Патриция, метко попадая тостом в ведро (она одна из лучших, упорнейших нападающих в команде младшеклассниц по нетболу гимназии имени королевы Анны). — Знаешь, такую…
— Я знаю, что такое записка, черт побери, — сердится Джордж и, громко топая, снова покидает кухню.
Я вздыхаю и тянусь за коробкой корнфлекса. Хлопья рассыпаются повсюду, но немножко попадает и мне в миску. Патриция мажет маслом дымящийся тост и с мрачным удовлетворением вонзает в него зубы. Мы едим стоя, прислонившись к разнообразным деталям обстановки кухни. Свобода от столовой имеет вкус преступного наслаждения, и завтрак в конце концов выходит неплохой: вдобавок к подгорелым тостам и утопленному в сахаре корнфлексу мы отважно жарим яичные гренки, дружно орудуя сковородкой. Впрочем, на поход в школу дух сотрудничества не распространяется. Когда не стесненный условностями завтрак заканчивается, Патриция складывает школьную сумку и говорит:
— Ну ладно, я пошла.
— А я?! — воет Джиллиан, быстро запихивая в рот последний кусок гренки. (Джиллиан и меня в неблизкий путь до начальной школы обычно сопровождает Банти.)
— Что — ты? — спрашивает Патриция именно тем презрительным тоном, который гарантированно доводит Джиллиан до бешенства.
— Как я попаду в школу? — орет Джиллиан, прыгая на месте от злости (я замечаю это «я», а не «мы»).
Патриция пожимает плечами.
— Не знаю, — ядовито говорит она. — Я тут ни при чем — и вообще тебе уже десять лет, уж наверно ты способна дойти до школы?