Музей моих тайн
Шрифт:
Тетя Бэбс тоже трудится по хозяйству, как рабыня. Я точно знаю — она мне сама сказала. По понедельникам она стирает. У нее есть старинный бойлер, который ей приходится разогревать (бытовые приборы в доме тети Бэбс гораздо примитивней, чем у ее младшей сестры), и к концу стирки весь дом превращается во влажную, пахнущую мылом турецкую баню. Тетя Бэбс заставляет меня играть рядом с пугающим меня бойлером, потому что у меня крупозный кашель, и заявляет:
— Считай, тебе повезло, что этим ограничилось.
Как вы уже заметили, тете Бэбс свойственна та же загадочная манера изъясняться, что и Банти. Если бы немцы вместо шифровальной машины «Энигма» использовали Банти и Бэбс, они, наверно, выиграли бы войну. По вторникам тетя Бэбс
Кормят здесь по часам, здоровой пищей. Дяде Сиднею после вечернего возвращения домой никогда не приходится ждать ужина больше двух минут. Тетя Бэбс гордится своими кулинарными талантами и не страдает стриндберговской мрачностью, которая всегда обуревает Банти, когда ей приходится готовить. (Или ибсеновской мрачностью? Вдруг Банти тоже заперта в кукольном доме? Но это так, мимолетная мысль.) Дядя Сидней ценит и поощряет кулинарные таланты жены. Он говорит об «ее йоркширском пудинге» и «ее луковой подливке» так, будто они — члены семьи: «Здрааавствуйте! Вот и пастуший пирог нашей Бэбс!» Странно, что по окончании трапезы он не спрашивает пирог, понравилось ли тому. И еще тетя Бэбс — истинная «Королева пудингов»: каждый вечер она подает другой десерт, то бисквит с патокой, то рулет с вареньем (Патриция зовет его «мертвый младенец», но мне кажется, за столом у тети Бэбс об этом лучше не упоминать), то лимонную меренгу, то ревеневый крамбл, то рисовый пудинг… Интересно, а что будет в воскресенье? Кстати, что в этом доме делают по воскресеньям? В нашей семье в этот день запрещено выполнять работу по дому — я предполагаю, что здесь то же самое.
— Руби, ты готова идти в церковь?
Церковь? Это что-то новое. Наша семья — по большей части язычники, хотя Патриция еженедельно посещает воскресную школу и, наверно, стала бы монахиней, если бы не ее глубокая отчужденность от всего. Я имею некоторое представление о церквях — тетя Глэдис водила меня в свою (англиканскую, не низкую и не высокую — золотая середина) — и в принципе не против. Посещение церкви оказывается чисто женским мероприятием — дед вообще почти не выходит из своей комнаты, а дядя Сидней по воскресеньям окапывается в гостиной и весь день слушает пластинки Гилберта и Салливана.
Эта церковь совсем не похожа на церковь тети Глэдис. Во-первых, она в подвале — туда надо спускаться по каменной винтовой лестнице, потом идти по коридору, где по стенам и потолку тянутся трубы отопления, и наконец подходишь к двери, над которой висит небольшая табличка: «Церковь Духа». В подвале очень жарко и пахнет странно, будто пармские фиалки смешали с «Деттолом». Здесь уже много народу. Люди болтают, как зрители в театре перед началом спектакля, и проходит много времени, пока они успокаиваются и замолкают, но наконец начинает играть небольшой орган, и все поют гимн — я не могу прочитать слова в сборнике гимнов, поэтому лишь открываю и закрываю рот, из вежливости имитируя пение (надеюсь, правдоподобно).
Затем женщина, которая представилась Ритой, приглашает на помост мужчину, которого она представила как мистера Веджвуда. Тетя Бэбс наклоняется ко мне и шепотом на ухо сообщает, что мистер Веджвуд — медиум, он поддерживает связь между нашим миром и миром Духа и будет говорить от нашего имени. «С покойниками», — шепчет Роза (она сидит в весьма благочестивой позе, задрав подбородок, и я вижу родинку). Роза внимательно следит за мной, скашивая глаза, чтобы посмотреть, как я отреагирую. Она меня не испугает. Точнее, она может меня напугать, но я не желаю, чтобы она об этом знала, и не подаю виду.
— Вообще, покойники разговаривают только с теми, кого знают.
В свете этого правила хорошего тона я решаю, что со мной никто разговаривать не будет, ведь я не знаю ни одного человека, который умер (о, как я заблуждаюсь!).
Мистер Веджвуд просит Духа снизойти с небес и поговорить с нами, и тут начинают твориться всякие странные вещи: покойники просто кишат в зале. Муж одной женщины, уже двадцать лет как умерший, сообщает ей, что в конце туннеля есть свет. Потом отец другой женщины, «отошедший к Духу» в прошлом году, рассказывает, что ему не хватает походов в кино. Чья-то мать заглядывает с того света лишь для того, чтобы сказать дочери, как избавиться от некрасивой царапины на журнальном столике (с помощью олифы). У одной женщины за спинкой стула материализуется целая семья из шести человек (во всяком случае, так говорит мистер Веджвуд), и оказывается, что это ее соседи, которые жили в смежном доме и всей семьей погибли на пожаре тридцать лет назад. Становится ясно, что от покойников не укроешься. Они заклинают бывшую соседку «не сдаваться и идти вперед» (очевидно, по направлению к свету в конце туннеля). Я решаю, что мир мертвых — довольно скучное место, вроде приемной перед кабинетом врача, забитое людьми, которые громоздят одно клише на другое.
Меня клонит в сон от жары, но вдруг я осознаю, что мистер Веджвуд стоит в начале нашего прохода и смотрит на меня. Я с трудом сглатываю и гляжу на свои туфли. Может, он заметил, что я не пела, а только притворялась? Но он благосклонно смотрит на меня и говорит: «Твоя сестра велела передать, чтобы ты о ней не беспокоилась», и тетя Бэбс тихо ахает, но я не успеваю ничего понять — маленький орган разражается очередным гимном, как две капли воды похожим на предыдущий (все гимны в Церкви Духа абсолютно одинаковые — интересно, что этого феномена никто не замечает).
Весь остаток дня я ломаю голову над тем, что произошло в церкви. Даже «ростбиф нашей Бэбс» и «яблочный пирог нашей Бэбс» — гости, почтившие своим присутствием воскресный ужин, — не могут унять мой страх, что Патриция или Джиллиан мертвы. Я пытаюсь осторожно расспросить тетю Бэбс (под доносящееся из гостиной «Ивушка, чик-чирик» [20] ), но она обрывает меня: «Не умничай, Руби, тебе это не идет» (по-моему, мне это как раз очень идет) — и отказывается продолжать разговор.
20
«Ивушка, чик-чирик» — ария из оперы Гилберта и Салливана «Микадо», повествующая о самоубийстве маленькой птички от неразделенной любви.
Проходит еще неделя. Еще неделя домашней работы по расписанию. Еще неделя трудолюбивого изучения алфавитных карточек и книжки из серии «Божья коровка». Я пытаюсь воспроизвести предложения из книги с помощью карточек, раскладывая их на обеденном столе, как гадалка — карты Таро, но, так как у меня каждой буквы только по одной, фразы выходят неминуемо укороченными. «Вот щенок» превращается в «вот щенк», а «вот котёнок» — в «вот кён».
Я врастаю в распорядок жизни на Мэртройд-роуд и скоро стану одной из здешних обитательниц. Тетя Бэбс уже наряжает меня в обноски близняшек и подстригла мне волосы, чтобы я была больше похожа на них. Скоро никто не сможет нас различить, и, значит, они достигнут своей цели — вселиться в тело землянина. Если бы я только умела писать, я написала бы П-О-М-О-Г-И-Т-Е на тротуаре возле дома. Зачем я им на самом деле? Ради моего земного могущества? Или они хотят завладеть моим медвежонком?