Мужчина без чести
Шрифт:
– Нет. В пятницу ей никто не открыл, - Каллен-старший жаждет правды. Эдвард видит это. Не может отрицать.
– Это важно? – устало спрашивает он.
– Да, Эдвард, - Карлайл пускает в глаза жесткость, - вы ведь были в больнице, правильно?
У мужчины неприятно сосет под ложечкой. И снова это ощущение контроля, неравенства… черт! Элиот знает, отец знает… у них свои источники?
– Откуда ты?..
– Не имеет значения. В чем причина?
Допрос. Сегодня. Ну почему, почему все сегодня?
Эдвард внезапно
– У Беллы была угроза прерывания беременности, - незнакомым самому себе голосом докладывает он, утомленно выдохнув. Тайна была так себе. И плевать, что говорит он ее Карлайлу. Как там убеждала Белла – «Он твой отец»? Ну, пусть тогда этого и будет достаточно.
– Опасность миновала? – на лбу Каллена-старшего озабоченность обозначается пятью глубокими морщинками. Они же собираются у глаз.
Неужели его это волнует?
– Да, - отрывисто кивает Эдвард. Отворачивается от отца, раздумывая, стоит ли идти домой. Странное состояние, когда не хочется ни туда, ни обратно, накрывает с головой. Стой посреди леса, смотри на деревья и думай… думай о чем хочешь… пока не вернется желание действовать.
– Если надо, я найду доктора… - звучит аккуратное предложение.
– Все в порядке, отец, - повторяет Каллен. Сквозь зубы. Не хочет это обсуждать. Больше – нет.
Их опять накрывает молчание. Только теперь стоя на месте. Под соснами.
– Ладно, я в любом случае позвал тебя не за этим, - Карлайл тяжело вздыхает и, кажется, волнуется. По крайней мере, такого выражения на лице отца Эдвард не видел уже давно.
В воздухе витает напряжение… странное напряжение, необычное. Такое же ледяное, как и мелкие-мелкие снежинки, устлавшие недолговечным покровом землю меньше получаса назад.
– Эдвард, я хотел извиниться за среду… все мною сказанное тогда, по телефону, по меньшей мере недостойно поведения взрослого человека. Я не думал о том, что делаю.
Каллен фыркает – не столько от возмущения, сколько от глубочайшего неверия тому, что слышит, хоть и намерен отрицать:
– Мама заставила тебя это сказать?
Карлайл предупреждающе поднимает вверх указательный палец. Призывает дослушать.
– Не перебивай меня сейчас.
Делает глубокий вдох. Продолжает.
– Эдвард, тебе может казаться все что угодно в наших отношениях, но все время, с самого твоего рождения, я делал все, дабы воспитать из тебя настоящего мужчину и хорошего человека. Чтобы твоя жена всегда могла найти в тебе поддержку и утешение, как твоя мать во мне. Чтобы она не думала о том,
Каллен-младший поджимает губы. Еще более неожиданный, чем все предыдущие, поворот разговора ему не нравится. Уж слишком все… искусственно, наигранно звучит. Даже если принять во внимание, что говорят они посреди леса.
– И я, конечно же, твоих ожиданий не оправдал.
– Мне казалось, что да, - Карлайл признает неутешительную правду, - твои займы, твои доработки, вечная занятость и никакой определенности даже с домом… я был в ужасе.
Он усмехается. Сам себе. Натянуто и грубо.
А затем, к удивлению сына, выныривает из глубин прежней фразы на поверхность достаточно ровно и спокойно, без обвинений:
– До сегодняшнего дня, Эдвард.
– Ну, хоть ребенка зачать я в состоянии – уже плюс, верно? – саркастически усмехается Эдвард. А глаза предательски жгут наворачивающиеся слезы, являясь противовесом всему происходящему.
Вот где ненужная функция организма…
– Не только, - так же спокойно продолжает Каллен-старший, - рано или поздно у вас были бы дети, я в этом уверен. Речь о другом: сегодня за ужином я увидел, что ты стал для Беллы тем, кем должен был. Хватило одного взгляда на то, как вы шли к крыльцу.
– Я шел к этому крыльцу с ней трижды. Почему же только теперь? – оскалившись, задает вопрос мужчина. В груди что-то сжимает, а дыхание перехватывает. Откровенность – не его конек. Тем более с тем, кто совсем недавно был худшим вариантом для изливания чувств…
Карлайл готов к вопросу. А к ответу готов еще больше. Хоть мнимое спокойствие, смешанное с уверенностью, и притупляется.
– Я был у доктора в четверг, Эдвард, - заявляет он.
Мужчина почти физически чувствует, что в груди что-то вздрагивает. Несмотря на всю ненависть, на всю обиду, испытываемую к отцу, вздрагивает. Непозволительно больно. За последние дни эти слова стали страшнейшими из заклинаний и самым безжалостным из обречений.
– Доктора?.. – не надо. Ну не надо, пожалуйста. Что еще?!
– Доктора Маркса, если это что-то тебе говорит, - натянуто усмехнувшись, отвечает отец, - но это не суть.
Он на мгновенье прерывается. Всего на мгновенье, но Эдварду хватает, чтобы обнаружить все. В том числе легкую дрожь голоса, проявлявшуюся в Карлайле при нем лишь однажды, когда Эммет едва не утонул в горной реке во время их похода.
– У Маркса есть восемьдесят процентов подтвержденных подозрений, что у меня альцгеймер. «Предеменция», как он красиво выразился.
Выложив все карты и высказав правду, как обычно, по старой привычке, отец поднимает голову. Чуть выше, чем нужно. Ждет реакции, прожигая серым и всепоглощающим взглядом и лицом, испещренным морщинками. Терпеливо ждет…