Мужчина для сезона метелей
Шрифт:
— У него любовь. — Тамара Игнатьевна вздохнула, сложила руки на груди и многозначительно пожала плечами. Мол, ничего не поделаешь с этим чувством.
— Лю-бовь? — по слогам повторила Гутя. — Это что такое?
— А ты до сих пор не знаешь?
— Да откуда? Меня не было столько времени. Сколько я гуляла по Москве? Ого, целых две недели! — подсчитала она.
— За такое время и жениться можно, — кивнула Тамара Игнатьевна.
— Бабушка, что за шутки? — Гутя резко дернула молнию черной сумки.
— Никаких шуток. Слышишь, как умывается, а? Раньше не загонишь руки с мылом помыть, а теперь! — Она засмеялась. — Вот сейчас помоет голову с твоим шампунем, — она втянула носом воздух, — уложит феном, потом поест кашки — между прочим, с тех пор, как влюбился, от каши не отказывается, и готов!
— Он ест манную кашу? — Гутя вытаращила глаза на бабушку.
— А как же, ему нужна энергия. Сама знаешь, сколько ее отнимают настоящие чувства.
— О-ох. Сейчас я все… — Гутя решительно сбросила ботинки и направилась к ванной.
— Тихо. — Тамара Игнатьевна преградила ей путь. — Не спеши. Все идет как надо.
— Ты что, серьезно?
— А почему нет? Чувствам нужно учиться, а если они возникли вот так — через площадку…
— Его любовь живет через площадку? — догадалась Гутя.
— Близко, удобно. Правда, потом будет некоторая неловкость…
— К-какая… — заикаясь, спросила Гутя. В ее голове возникла ужасающая картина — родители возлюбленной рвутся к ним в квартиру и… — Ох. — Она покачала головой.
— Не то, о чем ты подумала, — насмешливо бросила бабушка. — Когда закончится любовь, будет неприятно сталкиваться в лифте. Хотя… этому тоже стоит научиться — переводить страстные чувства в бесстрастные, вежливые отношения.
— Ладно. Говори, сколько ей лет? — Гутя решила представить себе картину во всей полноте.
— Четыре, — сказала Тамара Игнатьевна.
— Ско-олько? — не поверила Гутя. — Но ему-то почти шесть. Что ему делать с такой малявкой?
— Образовывать. Доводить до своего уровня. Учить уму-разуму. На что еще способен мужчина, когда рядом существо, подходящее тебе? — В голосе ее слышалось веселье.
— Да чему он учит ее? — Гутя закатила глаза.
— Он читает ей сказки Андерсена вслух. Полезно, верно? Для него самого. Он рассказывает девочке про покемонов.
— Да они уже вышли из моды, — фыркнула Гутя.
— Но она про них не слышала.
— Ну да, возлюбленная еще не родилась. Кстати, а откуда появилась наша любовь?
— Переехала с мамой к бабушке. Прежде жила в Котельниче.
— Сегодня проезжала мимо, весь городок в снегу, — заметила Гутя.
— Они приятные люди, — одобрила Тамара Игнатьевна.
— Какой теперь у нас ритм жизни? — спросила Гутя.
— Едим кашу и уходим. Потом возвращаемся, обедаем. Днем наша любовь спит.
— А мы?
— Мы жадно давим взглядом часы, подгоняя их к четырем, чтобы бежать обратно. До семи проводим время у нее, а потом возвращаемся.
— А почему не зовем к себе?
— Там сто-олько игрушек! — Тамара Игнатьевна развела руками, пытаясь изобразить корзину, в которой все эти игрушки лежат.
— Ты думаешь, это навсегда? — Гутя прислушалась к шуму воды в ванной. Сын не выходил. — Он у нас, случайно, еще не бреется?
— Пока нет. Но я его уже застукала за попыткой. Он нашел помазок Сергея и водил у себя под носом.
— Понятно. По-моему, у меня растет лихой сын.
— Лучше лихой, чем бука, — сказала Тамара Игнатьевна. — Я за то, чтобы мой правнук был дитя своего времени.
Наконец Петруша вышел из ванной.
— Привет, мама, — сказал он. — Понюхай, я хорошо пахну? — озабоченно спросил он.
Она наклонилась и втянула воздух. От лица мальчика исходил аромат свежего арбузного мыла.
— Потрясающе пахнешь, — похвалила она. — Молодец.
— Я зубы тоже почистил, — добавил он.
— А я тебе привезла подарки, — сказала Гутя.
— Покажи.
— Пошли. Пойдем, бабушка.
Она вынимала вещи из сумки, бросала на диван.
— Тебе… А это прабе…
Радуга вспыхивала над диваном и пятнами ложилась на зеленый плед.
— А Тоне есть подарок? — спросил Петруша.
— Вообще — нет. Я не знала о ней. Но ты можешь подарить ей что-то. Выбирай.
Петруша долго копался в вещицах, пока наконец не стиснул в руке пакетик с жевательным мармеладом.
— Это ей, — сказал он. — Она любит сладкое. Она же девчонка. — В его голосе звучал неподдельный восторг.
Гутя испытала странное чувство, оно испугало ее — он вот-вот уйдет от нее. Вот-вот? Смешная! — одернула она себя. Смешная? Сейчас ему почти шесть, через десять лет — шестнадцать. А это уже возраст настоящей любви… А ей самой… ей будет только… Ей будет меньше, чем Полине сейчас. И что она станет делать с собой? Со своей нерастраченной любовью?
Она нахмурилась. Петруша заметил перемену в лице матери и спросил:
— Тебе жалко, да? — и спрятал пакетик за спину.
— Жалко? Конечно, — кивнула она, потом спохватилась — сын не мог прочесть ее мысли, а если бы прочел, то не понял, о чем они. Пока не понял бы. Но очень скоро поймет. — Нет, не конфеты. Вот, возьми еще, — она протянула ему пакетик печенья, — скажи, от меня.
Он наклонил голову набок.
— А можно я не скажу, что от тебя? Пускай от меня.