Мужчина & Женщина

Розай Петер

Затем пришло время призраков, туманных видений, чьи образы складывались лишь из нескольких гримас или причуд.

Потом появились другие, почти не запоминавшиеся мужчины, словно привычные, постоянно сменяющиеся декорации, приводимые в действие каким-то тупым, непрерывно работающим механизмом.

Я не стала свободной, как могла я это сделать?

Но безразличной я стала.

Наступил штиль. Поверхность озера была гладкой; совершенно спокойной. Но если бы кому-нибудь пришло в голову исследовать его берега и дно, то выяснилось бы, какими случайными и непрочными они были, какими рыхлыми. — Вся жизненная энергия, которая еще

оставалась, была внизу, на дне, и дно это опускалось все ниже, будто исчезало вовсе. Засыпая, Сюзанна не раз чувствовала, — и ее пугало, что это чувство приходило так часто, — как бессильна она теперь.

Я сделана из стекла.

Иногда она мятежно думала: почему я такая? — Но обычно она лишь оберегала свой покой. Он ведь был ей необходим. Конечно, озеро со стеклянными берегами, озеро, теряющее свои берега и свое дно, это не более, чем образ: Налетевший шторм, снаружи ли, изнутри ли, уничтожил бы Сюзанну.

Внешне жизнь текла ровно. Ветер и непогода — все это было где-то в другом месте.

Она сама оставалась всегда холодной, доброжелательной: доброй, если угодно. Мужчины! — Она улыбалась, как улыбаются глупостям. И все же признавалась себе, что ее приговор, а это был именно приговор, даже если он выражался лишь в словах: оставьте меня в покое! — касался не столько мужчин как таковых, мужчин как мужчин, но имел гораздо более широкий смысл, осуждая мужчин как носителей человеческой сути вообще: людей! — Здесь находила выход ненависть, которую она сразу же подавляла, понимая, что это ее уничтожит. Нам абсолютно ясно: вопрос в том, не происходят ли все несчастья от неспособности к сочувствию. Ошибка уже в самом образе, который мы строим: «Я» как обособленная личность. — Тогда, может быть, вместо картинки с озером и скалами стоило бы взять другую, например: море, состоящее из множества капель, которые соединяются в волну.

Иногда, собственно говоря, к рассказу это совсем не относится, мы думаем, что все образные представления служат только для того, чтобы отвлекать от голой пошлой действительности, во власти которой мы живем. А это предполагает: совершенно все равно, как.

У Сюзанны были светло-карие глаза с желтыми искорками внутри. Когда она смотрела из темноты на свет, ее глаза светились. Если она радовалась! Целые страны и части света могли уместиться в ее глазах, но не было никого, кто смотрел бы на нее в эти минуты. Не было на земле такого взгляда. Она всегда была одна. Ее волосы, раньше темно-рыжие, приобрели теперь коричневатый оттенок. Это были хорошие, густые волосы. Она ими гордилась. Она откидывала их назад резким движением головы, то был жест самоутверждения. Ее еще можно было назвать красивой. Теперь у Альмут такие же волосы, какие раньше были у нее.

Со временем гора по имени Альмут выросла снова, на этот раз своими собственными силами. Ее очертания были отчетливы и определенны, она была твердая и звенящая; ее нельзя было не заметить.

Она выросла как из-под земли. — Сюзанна смотрела на нее с удивлением. Снова уколы зависти. Она была искренно удивлена: теперь гора была совсем другой. Хотела того Сюзанна или нет, гора незыблемо стояла в центре, как вершина, доминирующая над всей ее страной.

Сюзанна растерялась: она была безоружна.

Недолгое время она еще боролась со слабостью, которую чувствовала перед лицом Альмут. Не было ли это концом ее собственной жизни? Приступы смирения порождали в ней гнев. Ты хочешь сдаться?

Она призывала на помощь все силы, все присущее ей своеволие, но откликалось в ней что-то совсем иное: благоразумие, смирение, уже почти симпатия. Словно каждое из ее усилий обращалось в свою противоположность, меняло направление под воздействием какого-то мощного течения, которое было сильнее нее и в то же время исходило из нее самой.

Она установила, что любит Альмут. Как будто она еще ни разу не испытывала, что такое любовь.

Сюзанна ощущала свою любовь, свою невероятную любовь, то как угрозу, то как счастливый дар. Или угроза и была счастьем? — Позднее она заметила, куда нес ее поток: Речь шла о ней самой, она должна была преобразиться.

Берег озера был разрыт, или, говоря иначе, его размыло: вода стала уходить.

Куда?

Кто любит, тому неважно, куда течет река. Пусть даже и в пустыню.

Женщина спортивного вида, с которой Мюрад заговорил у входа в оперный театр, шла к его дому через широкий замерзший пруд. У Мюрада был теперь собственный дом и участок земли. Правда, он еще не все полностью оплатил, но уже начал чувствовать себя здесь хозяином.

Награда за усердие.

Большой пруд или бассейн, связанный подземными трубами с другим, меньших размеров, находившимся в центре города, был покрыт льдом.

Начинаясь от домов, вели по пологим берегам дороги и дорожки, спускаясь вниз, на ледяное поле. Пруд был так велик, что ни с какой точки его нельзя было охватить взглядом весь, от края и до края. На пересекавших друг друга береговых линиях росли могучие деревья, кроны которых были сейчас прозрачны.

Над серым городским пейзажем с силуэтами жилых блоков и высотных зданий шли зимние, низкие облака.

Ветер гнал выщербленные кусочки льда по ледяному зеркалу, мутно поблескивавшему в вечерних сумерках.

Женщина шла к Мюраду впервые. На ледяном поле она на мгновение почувствовала себя затерянной и немного смешной. Она плотнее закуталась в свое пальто и спрятала нос в воротник.

Она шла к Мюраду впервые и с любопытством глядела в сторону сада, из которого Мюрад должен был выйти ей навстречу: сугробы; несколько голых фруктовых деревьев; парадное, над которым горели фонари. Вот он уже идет!

Со слегка раскрасневшимся лицом, позже он объяснит это тем, что колол дрова для камина, он вышел к ней, радостно раскинув руки для объятия, но обнял позднее, только когда вошли в дом.

На нем был домашний халат, на ногах — комнатные туфли. Как он ни старался казаться небрежным, невозможно было не заметить, что он хорошо подготовился. Только вот где у него цветы? — Пока женщина разглядывала квартиру, делая по несколько шагов то в одном, то в другом направлении — ее платье облегало грудь, а внизу развевалось мягкими складками, — Мюрад быстро исчез в боковой комнате, откуда она услышала затем шуршание папиросной бумаги.

Мюрад вошел, держа в руках бутылку виски, букет цветов и две рюмки:

Ты даже не представляешь себе, как я рад!

Женщина стояла у окна, глядя поверх сада на серую, терявшуюся в сумерках ледяную равнину, где вдалеке, совсем крошечный, был виден караван ребятишек на коньках. Она ничего не захотела пить, не обратила внимания на цветы.

У тебя большой дом, сказала она.

Может быть, мне стоит сдавать часть комнат?

Он поставил цветы в вазу, приподнял поникшие головки.