Мужчина & Женщина
Шрифт:
Гельмут встал, сходил в подвал, снова поднялся наверх, поставил бутылку на стол и раскрыл один из своих путеводителей. Он читал о горном ландшафте, расположенном на Юге. Горы были не особенно высоки, с сухими каменистыми склонами. Кирпичного цвета. Вдоль пересохших речных русел рос серовато-зеленый кустарник. А какие облака! Небо высокое, синее, до краев наполненное солнцем. — И потом храмы: белые, словно игрушечные домики с каменными фронтонами! Колонны, напоминающие барабаны.
Гельмут топнул ногой.
Я — это покинутая,
И вот что удивительно: Он знал, что это неправда. Но эта неправда доставляла ему удовольствие. Она обрадовала его так сильно, что он не мог читать дальше.
На ярко-красном горном склоне пасутся овцы. Тропинка ведет в ущелье: она словно падает вниз. Она очень крутая. Гельмут медлил. Там внизу была река. Ее не было видно. Глубоко внизу текла среди скал адская река.
Богиня, которую слушаются все реки, спала. Округлая, крепко сбитая, розовая, она лежала на земле, подложив руки под голову. Храмы и святыни! Она не нуждалась ни в ком, она была самодостаточна. Гельмут покачал головой: опустил ее, потом снова поднял. Дыхание его было ровным; ледяным.
Он тихонько постукивал ногой по полу.
А потом, это вышло как-то само собой, он стал говорить с нарастающим отчаянием и ожесточением: Я ненавижу женщин. Я хочу убивать. Мужчина никогда не бывает так жесток, как женщина! Щель делает ее жестокой, неизлечимая, ненасытная рана.
Это бестии! И к тому же раненые бестии! Горящую смолу им в глаза!
Фосфор в их рты!
Раскроить им головы! И только из-за одного: Из любви!!
Я знаю.
Они ненавидят силу! — Неодолимая страсть хищных животных, их цель и счастье: падаль!! Трупы!!
Он усмехнулся, заметив, что весь дрожит.
Так почему же Вы меня не любите?!
Он зарычал: Может быть, я слишком слабо воняю?! Не поползли еще трупные черви?!
Он высморкался.
Часть III
Над городом зависло одинокое, почти бесформенное зимнее облако, ронявшее вниз крошечные, твердые, мерцающие кусочки снега. Они скрипели. Дома, громоздкие и серые, стояли, казалось, ближе друг к другу, чем обычно, они словно сгрудились в кучу. На улицах — влажное покрывало, следы от шин и шум транспорта, глухой, далекий, дребезжащий.
Мюраду предстояло уладить кое-какие служебные дела. Он вышел из здания конторы в превосходном настроении, был девятый час, и везде еще горели фонари. Даже погода не могла испортить ему день. Впрочем, дело было не столько в его хорошем настроении, сколько в том, что он просто ни о чем не думал. Зимнее пальто окутывало его тело теплом и уютом; ботинки сверкали. Круглые уличные фонари были развешаны на массивных чугунных столбах.
Сзади Мюрад выглядел почти квадратным. Его полноту едва ли можно было списать на зимнее пальто, пошитое
На ходу он обратил внимание на продавщицу, которая мыла окна. Он подумал, не сесть ли в автобус, но потом решил, что лучше размяться. Его мучила одышка, он быстро начинал потеть.
Так он шагал с папкой документов в руках, и ему казалось, что он свободен, не связан никакими обязательствами. Не то, чтобы ему хотелось петь, во всяком случае — улыбка играла у него на губах, освещая лицо. Щеки на морозном воздухе раскраснелись.
Боже мой, подумалось ему как-то раз, — вот я живу, сам себе в тягость, блуждаю во тьме, с больной головой, распухшей от мыслей и желаний — чего только я для себя не желал!
И сколько во мне было страхов!
Он прошел мимо пьяного, уснувшего на скамейке и сползшего с нее на землю. Мимо пробежала женщина, прижимая к груди спеленутого ребенка, с полиэтиленовыми пакетами в свободной руке. Мальчишки лупили какого-то однокашника, а он только похрюкивал.
Что мешало Мюраду пребывать в хорошем настроении и радоваться жизни? — Словно броненосец с полным снаряжением, непотопляемый флагманский корабль Его Величества, плыл Мюрад — таким представлялся он сам себе — по миру, оставляя за кормой пестрые волны жизни, ее разлетающиеся лоскутки.
Именно так!
По ночам, когда он спал неспокойным сном, его иногда окружали рычащие псы, или какие-нибудь другие бестии шипели на него из своих логовищ: но такое бывало нечасто. Мюрад чувствовал, как яйца лоснятся у него под кальсонами.
Оглянись на мир! Как он прекрасен! — Нельзя отрицать, что Мюрад испытывал даже некоторое воодушевление.
Небо понемногу прояснилось, и кое-где в тумане наметились голубые просветы; как чашечки цветков. Края напоминают припухшие губы. И в то же время с неба летела вниз мелкая снежная крупа, которую сразу же превращали в месиво машины и прохожие.
Центральная улица вела вниз по холму, на котором стоял город. Ее сопровождали кусты, дрожавшие в смятенном воздухе. За полуразрушенными домами старого города с их челюстеобразными арками вырастали в тумане башни над зданиями банков и контор.
Со своим делом — подачей в суд свидетельских показаний — Мюрад покончил быстро. Он был хорошим работником, и это все знали. С тем чувством удовлетворения, которое возникает после удачно законченного дела, он отправился в обратный путь.
Да, работа не утомляла его. Напротив! Она заполняла его жизнь. Он охотно протягивал руку помощи нуждающимся и вытаскивал их из беды, насколько это было возможно. Некоторых — у него хватало на это сил — он какое-то время держал на весу, прежде чем выпустить из своих рук.