Мужчины Мадлен
Шрифт:
– Нет, не ерунда, – твердо заявил Виталий и не успокоился до тех пор, пока не взял с Алёны слово завтра же пойти с ним в магазин, где она выберет самую красивую рамку, и он ее купит, а потом они где-нибудь пообедают. Или поужинают – выбор зависит от Алёны.
– Завтра у меня шейпинг, следовательно, я худею, ни обедать, ни ужинать не буду, – сказала Алёна. – Но так и быть, в двенадцать я могу с вами встретиться и пойти за рамкой, если вы так настаиваете.
– Да, я настаиваю! – подтвердил Виталий. – А теперь мне пора домой, уже совсем поздно.
– И правда, – кивнула Алёна, и голос ее был довольно прохладным, – поздно уже.
Нет, ну странный все же народ эти женщины вообще и наша писательница в частности! Виталий и даром ей не был нужен, однако она на него обиделась за вежливое равнодушие, за то, что прячет глаза и даже как бы отворачивается.
Алёна и простилась бы холодно, но, когда уже закрывала дверь, ее телефон коротко пропел интимным, взволнованным голосом из нуэвского танго «Zitarossa»: «He is here…» Пришла эсэмэска, и она сразу поняла от кого. Дракончег! Только для него установлен этот сигнал. Лицо ее немедленно расплылось в улыбке, а дурачина Виталий, наверное, приняв ее на свой счет, кинулся вниз по лестнице со всех ног.
Да и ладно, упустил он свое счастье, весело подумала Алёна, поскорей запирая дверь и хватая телефон.
Ну конечно, Дракончег! И, конечно, опять нашей писательнице предстоит бессонная и совсем не творческая ночь, судя по директивной тональности стартового послания: «Буду через пятнадцать минут. Надень что-нибудь неприличное».
«Через двадцать», – ответила Алёна и заметалась по комнате, убирая посуду и чертовы осколки, протирая на всякий случай пол, ставя на стол любимый «Бейлис», ныряя под душ, а потом в свой шкаф, где, благодаря увлеченности танго, водилось немало интересненьких таких вещей. То есть вообще-то они имели приличный вид, но легко приобретали неприличный. Например, гипюровое платье, надетое без чехла, а под ним черный гипюровый же лифчик, а вместо трусиков – кружевные черные лосины. В дополнение невообразимые танго-туфли – те самые, сногсшибательные, с висюльками.
Алёна только успела облачиться, как запел свою нервную, нетерпеливую песню домофон. Ах, боже мой, вот он… какой загорелый… недавно вернулся из Египта, исплавал там все Красные и не очень Красные моря (Дракончег страстно увлекался дайвингом), похудел, стал весь такой обтекаемый… его так приятно обнимать… Увидев Алёнины прозрачно-кружевные штучки, водоплавающий Дракончег ошалел и принялся хватать прекрасную даму везде, где мог ухватить.
До «Бейлиса» не дошло, гипюр и кружева также недолго пребывали на теле. Дракончег очень хотел оставить Алёну в безумных туфельках, но они держались на ремешках, и лосины никак нельзя было снять, не сняв туфельки…
– Потом наденешь снова, – сказал Дракончег, швыряя туфли и лосины куда-то. Он уже не понимал куда, не понимал, что говорит, что делает…
Они оба были очень высокие, статные, русоволосые, светлоглазые и подходили друг к другу, как будто и впрямь были половинками одного целого, – беда лишь в том, что одна половинка, женская, была сотворена Создателем изрядно раньше второй, мужской. Но в постели это ничуть не мешало их рискованной раскованности, ничто не могло сдержать их откровенного наслаждения друг другом, их стонов, их криков, их матов… Черт знает почему, но Дракончега заводили непристойности. Он сам ими сыпал щедро, и Алёна, которая в жизни обыденной скорее откусила бы себе язык, чем осквернилась инвективной лексикой, при горизонтальном фитнесе очень даже не стеснялась в выражениях.
– Иногда так тебя хочу дома, утром или вечером, – бормотал Дракончег, наклоняясь над ее запрокинутым лицом, – что иду в душ и дрочу там на тебя, о тебе думаю. Выливается столько, ужас! А ты дрочишь на меня?
– Бывает, – слабо улыбнулась она.
– А как ты это делаешь?
– Хочешь посмотреть?
Он осторожно отодвинулся и стал смотреть, как она лежит перед ним, трогая себя пальцами, раскрытая вся, как белый цветок на зеленоватых листьях постели, как волнуется все сильней и трепещет все больше, и вдруг не выдержал, припал к ней губами, довершил то, что начала она, а потом и сам вылил ей в жадно раскрытые, алчно сосущие губы все свое желание. И упал рядом, содрогаясь, когда ее пальцы невольно касались его кожи. И она вздрагивала так же. У них после объятий всегда было такое ощущение, будто кожа содрана, нервы обнажены.
– Мы так терлись друг о друга, что все чешуйки отвалились, – промурлыкала Алёна. И Дракончег изумился:
– Какие чешуйки?
– Ну мы же с тобой драконы, значит, на нас бывают чешуйки – разноцветные, сверкающие, – напомнила она очень серьезно. – Ты разве не знал?
– Знал, – прошептал он. – Только я думал, больше никто не знает… А ты знаешь… Ты все про меня знаешь, да?
– Не все, но многое.
– А знаешь, о чем я сейчас думаю?
– Нет, – сказала она самым невинным голосом, делая вид, что не замечает того, что вдруг настойчиво начало упираться ей в бок.
– Я думаю: как жалко, что ты не пишешь стихов.
Вот те на! Ну и Дракончег! Непредсказуемое создание, воистину, как и пишут о Драконах гороскопы.
– Какие еще стихи тебе понадобились? О любви?
– О нашем трахе, – ответил он с таинственной улыбкой в голосе. – О нашем несравненном, сногсшибательном, убийственном супертрахе.
– О трахе уже написана «БаТРАХОмиомахия», – засмеялась Алёна.
Дракончег так легко не повелся:
– Ладно, ладно, не поймаешь, я же помню, ты когда-то говорила, что это какой-то древний грек написал.
– Гесиод.
– Вот-вот. Ишь, в рифму получилось: Гесиод – вот-вот. А ты умеешь рифмы подбирать?
– Буриме? Давай!
– Что такое буриме?
– Такая игра в стихосложение. Ты даешь мне четыре слова… ну, условно говоря, кто – то, кому – уму… а я сочиняю четверостишие с ними в качестве рифм.
– Ну, сочини!
– Пожалуйста, – не замедлилась Алёна, – держи:
Не знаю, для меня ты – кто,Но не отдам я никомуТебя, ведь между нами – то,Что непостижно моему уму.– Не слишком ловко, конечно, с ритмом в последней строчке, но ведь это экспромт, – тут же добавила она виновато. – А я никакая не поэтесса. То есть вообще никакая!
– Супер! – восхитился великодушный Дракончег. – А на другие рифмы можешь? – Он на минутку задумался и выпалил: – Придумал: моих – стих, живой – боевой.
– Лихо ты рифмуешь, даже не ожидала, – удивилась Алёна. – Ладно, попробую.
– А тему можно задать? – лукаво спросил он.
– Ну, задавай.