Мужики и бабы
Шрифт:
Бандей встал с табуретки, поглядел исподлобья на Кречева:
– Ну, встал… Давно не видели меня?
Дремавшая все время Тараканиха качнулась, как будто ей под ребро ткнули, сердито вскинула на Бандея мутные глаза, колыхнула полным телом:
– Ты чего это спрашиваешь? Тебе что здесь – посиделки? Отвечай на поставленный вопрос!
– Что, очнулась? Черти, поди, приснились. За подол хватали?
Кто-то рассыпал реденький козлиный смешок.
Кречев ахнул ладонью об стол
– Вы что, издевательство пускаете с чуждой позиции? Или хотите подорвать идею индустриализации? Не позволим! – Кречев замотал указательным пальцем. Все притихли. – Заявите здесь членораздельно – будете подписываться или нет? Под протокол. Понятно?
Наступила минута тягостного молчания, как на могиле. Бандей шумно подымал и опускал мощную грудь, раздувая ноздри.
– Ну? – спросил наконец Кречев.
– Буду.
– Когда? Запиши сроки! – кинул Левке.
– После базара… В понедельник.
– Так и запишем. Садись! Прокоп Алдонин!
Прокоп поднялся прямой и строгий, как апостол.
– Как вы поясните нам свое личное увиливание?
– Какое увиливание? Я вам не должен. Налоги уплатил сполна, квитанции имеются.
– Значит, подписка на заем вас не касается?
– Это дело добровольное.
– Значит, народ подобру подписывается, а вы не хотите?
– У каждого свое понятие.
– Вот вы и поясните нам свое понятие: отвергаете народный заем или нет? Отвечайте под запись!
Прокоп с удивлением поглядел на Левку, Левка на Прокопа.
– У меня таких замыслов нету, чтоб отвергать всенародный заем, – Прокоп пошел на попятную.
– Ты не юляй! – крикнул Якуша. – Скажи, на сколько подписываешься?
– А ты что? На базар пришел ладиться? – огрызнулся Прокоп.
– Не-е! Это ты нам базар устраиваешь, – сказал Кречев. – Развел канитель на целых полгода. Говори, на сколько подписываешься?
– Э, э, как ее, как она, он еще с Матреной не посоветовался, – крикнул Барабошка.
Кто-то сдержанно тыкнул.
– Развлечения и подсказки отменяются, – железным голосом изрек Кречев и опять Прокопу: – Ну? Мы ждем.
– На десять рублей, – выдавил нехотя наконец Прокоп.
– Ты что, нищий, что ли? – крикнул Якуша. – Это Ваня Чекмарь да Ванька Вожак на десятку подписались.
– Больше не могу, – Прокоп аж вспотел.
– Хорошо. Решим сходом, какую сумму внести Прокопу Алдонину, – сказал Кречев.
И сразу ожило все, полетело со всех сторон:
– Под хрип ему… под хрип выложить… Пусть почешется!
– Не то мы все дураки, а он умна-ай…
– Дык ен, мил моя барыня, многосемейнай!.. Снисхождение детишкам окажите…
– У него дети, а у нас поросята?
– Дать под хрип!
–
– Но-но! С чьего голоса поешь?
– Я не канарейка, ухабот сопливый!
– А в рыло не хошь?
– Хватит вам! Кому там выйти захотелось, ну? – Кречев тянул подбородок, подымаясь над столом.
Стихли. Кречев обернулся к Прокопу:
– На сколько подписываешься? Последний раз спрашиваю.
– На тридцать рублей. – Прокоп тут же и очи потупил.
– Хрен с ним… Пиши! И срок ему проставь – завтра чтоб выесть. Учти, скаред Христов, если завтра не купишь облигации, запишем в двойном размере и на голосование поставим.
Прокоп сел.
– Теперь на разное. Поступило два вопроса: во-первых, несмотря на неоднократные предупреждения, Дарья Соломатина продолжает держать шинок; и во-вторых, жалоба Матвея Назаркина на сына Андрея Егоровича Четунова. Какие соображения будут?
– Обсудить.
– Ясно. Дарья Соломатина здесь?
– Нету…
– У нас за всех баб одна Тараканиха сразу рассчитается.
– Попрошу без выпадов на личное оскорбление. Кто хочет выступить?
– А чего тут выступать? Все и так знают – Козявка шинок держит.
– Записать в протокол… То исть осудить.
– Правильно. Предупреждение по всем законам.
– Рассыльному отнесть… Под расписку ей вручить.
– Ладно… Пиши! Теперь насчет жалобы. Зачесть, или Назаркин сам скажет? Назаркин?
– Ен самый. – Из разлива голов вынырнул, словно из воды, невысокий мужичок с рыжими бровями и, беспокойно бегая глазами, затараторил:
– Значит, позиция моя вот какая – за моей девкой бегает парень Андрей Егоровича, этот самый… Соколик. Я его предупреждал насчет последствий. Это говорю, не игрушки! Потому заставал их во всех местах. И девку порол. Никакого толку. Бегает, и шабаш. Андрей Егорыч мер не принимает. Чего ж мне остается делать? Ждать приплоду? А куда я с ним тады денусь? Этого Соколика не оженишь, потому как сопляк. Вот я и предлагаю – оштрафовать его для острастки других, то есть отца. Чтоб другим было неповадно. – Назаркин сел.
– Ясно. Какие будут еще предложения?
– Извиняюсь, я тоже сказать хочу, – поднялся Андрей Егорович, борода лисья с красным отливом, взгляд небесно-голубой в потолок: – К примеру, Васька Полкан… То ись Василий Сморчков, извиняюсь, держит мирского быка. Этот самый бык ходит по дворам. Бывает, и приплод от него появляется. Дак ведь мы не берем штрафа с Полкана! Наоборот, мы еще ему приплачиваем. Может, за моего сына и мне чего приплатить надо?
Весь трактир от раскрытых дверей до стола президиума загрохотал, замотал головами, заохал: