Мужики и бабы
Шрифт:
– Чьи вы? Чьи вы? Чьи вы?
– Мы тиха-а-ановские, – отвечал Сережа, запрокинув голову.
И дорожка пошла луговая – ни пыли, ни ухабов, колеса покатились по еле примятой траве мягко, как по перине. Даже ведро на Маркеловой телеге перестало греметь. Вспугнутые обозом, над ольхами иногда со свистом проносились утки и ныряли куда-то за кромку леса, где угадывалось большое, заросшее камышом да осокой болото.
– Папань, а что, правда или нет, будто в Святом болоте по ночам на Юрьев день свечка горит? – спросил Федька.
–
– Почему? – спросил Сережа.
– Потому как твердь была чудотворной. А чудо, оно долго не держится, – ответил отец.
– Почему? – спросил опять Сережа.
– Значит, назначение у него такое – удивить и раствориться. Чудо, оно и есть чудо, штука недолговременная, вот с той поры и горит свечка по ночам.
– Папань, а догнал Юрий того хана Темира? – спросил Федька.
– Догнал… В Красулином овраге. Там и убил он татарина. Все его войско положил. С той поры Красулин овраг для всех татар – место поганое. Какой бы татарин ни ехал мимо того места – плюнет и отвернется.
Первое луговое препятствие – Лавнинские гати – проехали хорошо. Свежий хворост, связанный пучками в фашины, свободно держал на себе тяжелые телеги, одновременно пропуская сильный поток грунтовой воды. Гать была длинной, обнесенной поручнями из свежеотесанных слег.
– Какая сила хворосту была здесь, – сказал Федька. – Целые горы.
– Кречев говорил – будто двести возов ушло в гать, – отозвался Андрей Иванович.
– Ну да… Два шестака хворост рубили. Дворов полтораста. Папань, а почему село разбито на шестаки?
– Иначе луга не разделишь, запутаешься. Надо, чтоб у каждого хозяина был свой участок, хотя бы года на три. Он его и от кустарника почистит, и кочки срежет, и сорняки вырвет. А если все луга сплошняком пустить, – загаврают, потому как Иван будет надеяться на Петра, а Петр на Панфила. Так и пойдут валить друг на друга. Панфил, мол, не вышел на расчистку, а мне что, больше других надо?
– Папань, а вон в газетах пишут – колхозом работать веселее.
– Работать не плясать. Что за веселье?
Возле широких заболоченных отрогов озера Кулмы обоз сгрудился и остановился. Дороги дальше не было. Мужики поспрыгивали с телег, сошлись на берегу бочага, загомонили:
– Чья ж это умная голова завела нас?
– Дык сказали, что есть дорога, – чесал затылок Тыран. – Вон Климентий уверял…
– Где Барабошка?
– Э-э, как она, как ее, была дорога… Я осенью сено возил.
– То осень, а то лето… Голова два уха!
– Я думал –
– Думает боров на свинье, мил моя барыня.
– Что будем делать? Тыран, ты где? Проснулся?
– Ехать через Панские, мужики. Иной дороги нет…
– Вы что, пять верст в объезд киселя хлебать? Вожаки, мать вашу…
– Ну, поедем низом, вдоль бочагов.
– А бочаги с Долгим соединяются… Так и поедешь вдоль озер обратно в Тимофеевку?
Между тем Маркел, насупив брови, решительно распрягал своего высокого и мосластого вороного мерина.
– Ты чего, Маркел, ночевать здесь решил?
– Это вы будете ночевать здесь. А мне языком чесать некогда. Я поеду.
– Куда ж ты поедешь без телеги?
– На ту сторону. Сперва лошадь перегоню, а потом телегу перетащу на веревках. Захлестнете за оглобли да кинете мне конец…
– Померить надо. Небось глубоко.
– Чаво там мерить.
Маркел размотал лапти, снял портки и остался в одной рубахе, прикрывавшей срам.
– Панка, подымай подол! – крикнул дочке. – За мной пойдешь.
Сперва было повел мерина к воде в поводу. Потом передумал, подвел его к телеге, взял для чего-то деревянную хлебальную чашку с деревянными ложками, соль туда положил, сахар и влез с телеги на холку мерина. Взгромоздившись верхом, крикнул:
– Ну, чаво смотрите? Скидавай портки и айда за мной в бочаг. Но, ходися!
Маркел ударил голыми пятками по лошадиным бокам, мерин глубоко вздохнул и нехотя пошел к воде.
– Панка, за мной!
Панка подняла подол платья и двинулась за лошадью. Мерин возле берега остановился и, опустив голову, стал опасливо нюхать воду.
– Да ну же, дьявол сухостойный!
Маркел вытянул вдоль шеи мерина, тот отпрянул в сторону, споткнулся и упал коленями в воду. Маркел нырнул вниз, но пятками крепко держался за лошадиные бока, поэтому сползал медленно, рубаха на нем заголилась, обнажая все его сокровенное хозяйство. Мужики грохнули на берегу, хватаясь за животы и приседая. Мерин испуганно вскочил на ноги, отбежал сажени на три и спокойно стал щипать траву.
А Маркел вынырнул через минуту, как водяной, – все волосы, усы и борода в зеленой ряске. Испуганно тараща глаза, он озирался по сторонам, толком еще не соображая, что произошло. Перед самым носом его плавали ложки с чашкой.
– Маркел! – кричали ему с берега. – Похлебай из озера. Вода теперь, поди, сла-адкая.
Сердито отфыркиваясь, стоя по шейку в воде, он стал собирать ложки и кидать их в чашку.
Нахаловский шестак остановился на Ходаво. Полсотни округлых, крытых свежей травой шалашей растянулось вдоль высокого речного берега, повернутые входом от реки, чтобы по ночам не надувало сырости. И только один шалаш Маркела открыл свой зев прямо на реку, – плевал я на вашу сырость, как бы говорил он своим собратьям.