Мужские игры
Шрифт:
– Вы его шантажировали? – догадался Доценко.
– Нет, в куклы с ним играл, – что-то похожее на злую усмешку искривило губы Парыгина. – Мы с тобой, капитан, в разных командах играем, и я тебе рассказываю это только для того, чтобы ты Аню с грязью не мешал. Я ваши приемчики знаю, на покойников все сваливаете, чтобы живым легче жилось. Не трогай ее, не пачкай ее память, я тебя прошу. Она хорошая девочка.
– Она убила Стоянова, – возразил Михаил. – Работники милиции видели, как она сталкивала его с высоты.
– Вранье… Я на камеру снимал, все видел… Аня только защищалась. Он первый начал. Платить не хотел…
Парыгину явно стало хуже, он дышал тяжело и прерывисто.
– Я позову врача, – решительно сказал Доценко.
– Не надо. Я уже не жилец… Дай слово, что
– Что нужно сделать?
– У меня, кроме нее, родственников нет, квартира и так ей по наследству отойдет, но это долгая песня, я знаю… Ты защити ее, пока она не расплатится. Поговори с кредиторами, пусть подождут, она отдаст деньги, квартира дорогая…
– Хорошо, Евгений Ильич, сделаю, что смогу.
– Спасибо, капитан… Чего взамен хочешь? Говори, я добрый, все равно помирать.
Доценко хотел спросить его о том давнем убийстве, когда Парыгина задержали с ушибами на лице и поврежденной ногой, но вместо этого сказал совсем другое:
– Зачем Аня искала Баглюка?
– Прознал все-таки… Шустрый ты, капитан. Баглюк статью написал… Слыхал, наверное?
– Слыхал, – подтвердил Доценко.
– Со мной точь-в-точь так же было. Ворвались в квартиру, камеру достали, стали бить… Хотели, чтобы я в убийстве признался… Вот я и решил журналиста найти, чтобы спросить, что это за деятели. Может, ты знаешь?
– Не знаю. Сам хотел бы выяснить. А откуда вы узнали, что с Мамонтовым было так же, как с вами?
– Вычислил… Не дурей тебя… Тоже читать умею. Все, капитан, не могу больше, зови врача…
Доценко выпрыгнул из машины и чуть ли не силой стал запихивать в салон грузную женщину-врача. Обстановка на улице тем временем изменилась, обе «Скорые» уехали, и место происшествия осматривали криминалисты. Михаил заметил невдалеке коренастую фигуру знакомого следователя, который ходил за экспертами по пятам, держа в руке планшет и быстро записывая ход и результаты осмотра. Михаил хотел было подойти к нему, когда дверь реанимобиля открылась и выглянула врач.
– Он вас зовет, – быстро проговорила она, чуть задыхаясь.
Доценко снова полез в салон.
– Я здесь, Евгений Ильич.
Парыгин не ответил, молча глядя на него.
– Вы хотели что-то мне сказать?
– Запомни, капитан… – едва слышно проговорил Парыгин. – Мужские игры – дело серьезное. Они бывают крутыми… бывают жестокими… но они должны быть честными. Если ты играешь против меня, то это твое дело и мое. А третьих сюда не вмешивай.
– Я против вас не играл. Не довелось.
– Не обо мне речь… Это я так, для примера… Не знаю, против кого ты играл, когда Аню… когда с Аней… Но ты не имел права. Так нельзя, капитан. Она живой человек, а ты заставил ее страдать… Ненавижу тебя.
– Пусть так. Но вы заставили ее умереть. Чем же вы лучше меня?
– Я не лучше. Я такое же дерьмо, как и ты. Но я хотя бы это понял. А ты – нет. Аня умерла счастливой… я дал ей радость… а ты дал ей только слезы и горе… Будь ты проклят!
Это были его последние слова. Они прозвучали еле слышно, почти шепотом, но Доценко показалось, что Парыгин кричал. Врач сидела рядом, держа пальцы на пульсе раненого и следя за показаниями приборов. Она молча кивнула Доценко, что должно было означать: все кончено.
– Все равно не довезли бы, – вздохнула она, – а так вы хотя бы поговорили с ним. Удалось что-нибудь узнать?
– Да, спасибо вам.
– Почему он так разговаривал с вами? В чем он вас упрекал?
– В собственной жизни. И в собственной смерти, наверное, тоже.
Михаил вышел на улицу и на какой-то миг словно посмотрел на все со стороны. Грязный, мокрый, подтаявший снег хлюпал под ногами. На тротуаре обильные следы крови, эксперты делают замеры, фиксируют местоположение пуль и гильз, подсчитывают пулевые отверстия на корпусе черного «Форда». Майор из местной милиции обнимает рыдающую женщину, наверное, это жена того участкового, которого убили. За спиной, в реанимобиле сидит немолодая женщина, потерявшая не только сына и невестку, но и надежду на то, что преступники будут хоть когда-нибудь найдены и наказаны. И рядом с ней только что умерший убийца Евгений Парыгин, последние слова которого были словами ненависти и проклятия.
Неужели это и есть та жизнь, в которой ежедневно живет он, обычный парень Миша Доценко? Грязь, кровь, слезы, смерть, ненависть. Выстрелы и проклятия. Отчаяние и безнадежность. И никакой радости.
Глава 19
Когда-то очень давно Настя Каменская сформулировала для себя закон, который назвала «законом грибного поля». Работа по раскрытию преступления представала в виде огромной поляны, сплошь покрытой грибами. Выглядят эти грибы внешне совершенно одинаково, и при взгляде на них можно с уверенностью сказать только одно: это гриб. А вот съедобный или ядовитый – непонятно. Гриб надо аккуратно срезать, обработать препаратами и положить на предметное стекло микроскопа, только тогда можно сказать, оставлять его или выбрасывать. Съедобные грибы на самом деле расположены вдоль тропы, ведущей к цели – к разгадке тайны преступления. Но разбросаны они по поляне хаотично, поэтому для достижения цели нужно начинать проверять все грибы подряд, выбрасывая ядовитые, потом уловить закономерность в расположении съедобных, мысленно очертить извилистый путь тропы и двигаться дальше, собирая уже только те грибы, которые расположены вдоль нее. Самым трудоемким в этом деле является первый этап, когда тщательно и кропотливо собираешь и проверяешь все подряд, что под руку попадается. А самым сложным и ответственным – этап второй, когда по первым нескольким съедобным грибам пытаешься прикинуть направление тропы. Во-первых, ты можешь ошибиться в анализе и те грибы, которые ты счел хорошими, на самом деле никуда не годятся, кроме как на помойку. Во-вторых, ты можешь ошибиться в выбранном направлении, и тропа идет совсем не так, как тебе кажется. Но зато если ты определил ее правильно, то дальше дело идет быстро, и все грибы, расположенные вдоль этой пресловутой тропы, один за одним укладываются в корзинку.
Когда Настя была еще совсем юной и только готовилась к работе в милиции, отчим Леонид Петрович много раз повторял ей, что работа по раскрытию преступления есть не что иное, как борьба за информацию. Ты хочешь что-то узнать, а есть люди, которые стремятся тебе в этом помешать, вот и весь фокус. И все тот же Леонид Петрович всегда говорил о необходимости и важности информационно-аналитической работы.
Работая над делом об убийстве семи человек, которых нашли задушенными поздним вечером в подъездах домов, Настя полтора месяца потратила на проверку этих чертовых грибов, пытаясь отделить съедобные от ядовитых, иными словами, оценивая каждый обнаруженный факт с точки зрения его достоверности и пригодности для движения к цели. За эти полтора месяца она много раз ошибалась, принимала ядовитые грибы за съедобные, неправильно определяла направление тропы, и ей казалось, что она все делает не так и никогда с задачей не справится.
Но сегодня тропа наконец обозначилась четко. Бывший уголовник и бывший «источник» Гаджиев был завербован и направлен на обучение в некий учебный центр, готовящий специалистов для работы на государственную программу по укреплению налоговой дисциплины. Ему дали новые документы и новую биографию, но не позаботились подстраховать от случайностей. Случайность произошла, Гаджиева-Нурбагандова узнали, и его пришлось быстренько убрать с глаз долой подальше от того, кто его узнал, а через непродолжительное время убить. Сначала «заказали» его профессиональному киллеру Парыгину, но потом передумали. Разумеется, этого Парыгин Мише Доценко впрямую не говорил, но это и без того ясно. Откуда же Евгений Ильич мог узнать о том, что Стоянов «заказал» Нурбагандова, если не он сам этот заказ получал? А если он же его и исполнял, то ни за что не сказал бы Мише вообще ни слова об этом даже на смертном одре. Конечно, история знает случаи, когда перед лицом смерти преступники превращаются в раскаявшихся грешников и начинают признаваться во всем, но, судя по разговору Доценко с Парыгиным, там раскаянием и не пахло. Раскаивающийся грешник не станет проклинать своего исповедника.