Мужской день
Шрифт:
Дом был теперь совсем другой. У него изменился воздух и звук.
Он гудел, скрипел и дышал. В нем клубилась мощная старая пыль.
– Да, – сказал Колупаев. – Интересно. Жалко, Демочка, что ты всегда все врешь.
– Ничего я не вру, – тупо повторил Демочка. – У меня здесь бабка жила до войны. Она мне все это говорила: и что мертвецы здесь закопаны, и что нечистая сила.
– Но ведь про майора ты наврал?
– Откуда я знаю, кто к ней приходит и на кухне сидит? – Демочка поежился. – Я же говорю: какой-то человек в штатском. А о чем они говорят – не знаю.
Колупаев подошел к Демочке, взял его
– Я не вру, не вру, не вру! – визжал Демочка. – Пусти, гад! У меня здесь бабка жила...
Демочка опять стал всхлипывать и опустил голову на колени. Вдруг я понял, что уходить отсюда уже не хочу.
Наутро мы пришли сюда снова и опять стали выкидывать доски через окно.
3
Первой книгой, которая меня заставила сильно измениться, был, в общем-то, довольно дурно написанный роман Луи
Буссенара «Капитан Сорвиголова». Сюжет такой: в войне англичан и буров в Южной Африке принимает участие отряд французских подростков. Все они – беглецы, бегут из дому в поисках приключений. Описание войны, захватывающие дух страницы с перечислением всех видов оружия, которое попадает в руки юных рейнджеров, названия кораблей, географические карты, схемы сражений, списки убитых и раненых – вся эта романтика слилась в голове в один сплошной гудящий поток. Я прочитал роман несколько раз и твердо решил бежать из дома, чтобы попасть на какую-нибудь войну. Это было настолько страшное и сильное чувство, что я не спал ночами, размышляя в темноте над тем, что мне предстоит сделать. Тогда шла вьетнамская война, каждый вечер в новостях были сообщения о сбитых американских самолетах, о боях в джунглях, и маршрут был выбран сразу, тут думать долго не пришлось. Со всем остальным оказалось сложнее. Попытка уговорить кого-то из ребят во дворе отправиться вместе во Вьетнам была встречена странной усмешкой и оскорбительным молчанием. Тогда я решил, что убегу сначала один, а отряд соберу позже, в других городах или даже странах. Роман ничему не мог меня научить в прикладном смысле: не было у меня ни товарищей, ни денег, ни четкого плана. Была только какая-то странная, лихорадочная одержимость: я понимал, что должен что-то сделать, что я не могу жить без этой мечты. По ночам я пристально изучал содержимое родительского холодильника, прикидывая, что оттуда можно взять. Запасов там никаких не было, и глядя в пустое прохладное нутро белого ящика, я тихо ругал папу
и маму за легкомыслие: никакого копченого мяса, ни солонины, или хотя бы галет... Впрочем, я плохо себе представлял, как выглядит солонина и что такое галеты. Тогда я стал отрезать по вечерам от белого батона небольшие куски и складывать их под подушкой. Странно, что мама, когда нашла эти горбушки у меня в постели, тоже ничего не сказала, а только вытряхнула крошки, странно посмотрела и усмехнулась – точно как ребята во дворе. Последним моим усилием было некоторое накопление серебряных гривенников, у меня собралось в кармане что-то около рубля, и я утешал себя тем, что смогу на эти деньги прокормиться хотя бы два дня в пути.
Помню, что в ту последнюю ночь, когда мучительные размышления протянулись до белой мглы за окном, до рассвета, я вдруг заплакал. Я плакал от жуткого бессилия. Но дело было
...На протяжении всех последних месяцев это и была моя настоящая жизнь. Я думал об этом, сидя дома и во дворе, ночью и утром, поедая завтрак и ужин, на уроке математики
и в школьной библиотеке, где я отсиживался на переменах, потому что в школе у меня совсем не было друзей и было слишком много врагов.
Через некоторое время я вдруг понял, что могу увидеть свой утренний побег с закрытыми глазами.
Это было настолько четкое ощущение, что я даже испугался.
Каждый день я спрашивал себя: «Так ты едешь или не едешь»?
«Что, струсил?»
Одесса, Киевский вокзал, хлеб и колбаса, тридцать рублей стояли в моей голове, как комок в горле.
Каждый день я откладывал окончательное решение на завтра, завтра, завтра, завтра, лихорадочно пробегая всю цепочку, – политическая карта, билет на поезд, спросить, где порт, найти матроса...
Весь этот заманчивый набор слов я хорошо выучил наизусть и даже теперь, спустя тридцать лет, могу повторить его без всякой запинки.
Не знаю, чем бы все это кончилось, – наверное Киевским вокзалом или нервной больницей, но тут случилось одно примечательное событие, о котором, собственно, и пойдет речь в этом рассказе.
Однажды Колупаев знаками вызвал меня из дома на улицу (стояла ранняя весна) и, подпрыгивая от холода, отвел за угол дома.
– Лева! – сказал он с загадочным выражением лица. – Я тебе тут должен сказать одну вещь, только ты больше ее никому не рассказывай.
Я молча кивнул.
– Я нашел склад оружия! – заорал Колупаев, хохоча от радости.
Я так же молча повернулся и пошел домой, поскольку обман был нелеп и очевиден.
Колупаев поймал меня и вернул на место своей могучей рукой.
– Лева, послушай меня, – сказал он серьезно. – Я твой друг или кто? Я за тебя всегда горой или не горой? Сколько раз я тебя выручал?
Я пожал плечами, что в данном случае могло означать разное: и то, что я не помню, сколько именно раз меня выручал Колупаев, и что вообще не очень понятно, кто кого выручал, и то, что в данном конкретном случае это не имеет ровно никакого значения.
– Понятно, – горько сказал Колупаев. – Вот так, значит? Ну ладно, Лева! Ну хорошо, Лева!
Колупаев нервно отвернулся и начал играть желваками.
Мой дорогой друг даже представить себе не мог, какую бурю он вызвал в моей душе!
Мир просто перевернулся вверх тормашками, когда он сказал мне об этом, когда произнес первые звуки этой фразы.
Склад оружия!
Это было именно то, чего не хватало для моей безумной идеи! Единственный вопрос, на который я не мог ответить
в своих ночных разговорах с самим собой – это где взять оружие?