My December
Шрифт:
Пожалуйста, пусть Ленни придет в себя.
Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста!
— Сначала все шло нормально, мы зашли в их гостиную, и Драко хотел этого, — дрожащим голос ответила Мария, пятясь в сторону. — Но потом он остановился и сказал, чтобы я убиралась. Ленни, я… — заикаясь начала девушка в таких глупых попытках говорить спокойно, не показывая, какие приступы паники окатывают ее с головой.
Боялась поднять на него глаза. Будто Страцкий был хищником, и, посмотрев на его лицо, он мог накинуться на тебя, почувствовав угрозу жизни.
— Что значит он сказал?
Его глаза стали совсем мутными, зрачков было практически не видно. Пульсирующие вены проступили на шее и руках, которые с силой сжимали плечо девушки.
Пальцы так впились в ее плоть, что Мария еле держалась, чтобы полностью не переключиться на эту боль: давящую и пронизывающую.
— Поним,.. — на выдохе попыталась вставить она.
— Молчать! Зелье осталось? — выплюнул Страцкий, сжимая плоть сестры все сильнее — та сползала по стенке, моля о том, чтобы Ленни ее отпустил.
— Отпу… Прошу!.. Отпусти…
Веки закрывались от невероятной боли, а слезы текли по щекам, заливая рот соленной жидкостью.
Но парень игнорировал все просьбы сестры. Ярость заполняла всю его сущность — она превращала когтевранца в того, кем он никогда не являлся. Ярость прятала его настоящего все глубже и глубже, цепляя на тесную металлическую клетку, где находилась в заточении его душа, все больше и больше замков.
— Прошу, прошу — вернись ко мне! Вернись, Ленни, прошу! — шептала девушка, заливаясь слезами, которые ручьями стекали по ее красному лицу.
Она устала, устала от всего этого. Устала видеть своего брата таким, устала скрывать от него правду. Он ведь действительно не помнил, что совершал во время приступов, не знал, какие ужасные вещи происходили.
Но Страцкий не выдержит истины, не простит себе, не простит Марии то, что она держала все это в тайне. А как она должна была поступить? Ведь, если об этом узнает не тот человек, Ленни запрут в психушку, вкалывая какие-то успокоительные, которые уничтожили бы его личность в целом, превратили бы в кусок мяса. Какой бы продвинутой не была колдомедицина — это неизлечимо. А Финч никому не позволит разлучить ее с эти человеком.
Никогда. Не в этой жизни.
— Не смей говорить о нем. Никогда. Поняла, сука?! — голос хриплый, низкий, полный ненависти и злобы. Размахнулся, ударив ее по лицу — с такой силой, что стены вздрогнули.
Вскрикнула, задыхаясь от боли, от обиды, чувствуя себя игрушкой в его руках.
О нем? Он даже забывал в припадках, что “он” и есть Ленни?
— У тебя есть неделя, ясно? Делай, что хочешь. Для нового зелья слишком мало времени, — холодно сказал Страцкий, отходя от содрогающейся сестры.
Он смотрел на нее, пытаясь понять, что чувствует. Но в душе парня была лишь пустота, пустота и ничего больше. Единственное, чего он хотел, чтобы она ушла, ушла и рыдала где-нибудь подальше. Ему было противно смотреть, какими жалкими могут быть люди.
Сука.
— А теперь — пошла вон, Мария.
Та, словно только этого и ждала, вскрикнула еще раз и
***
Рука парня крепко сжимала талию Гермионы, словно кто-то пытался отобрать ее у него. Темные кучерявые локоны раскинулись по подушке, а на лице застыла довольная улыбка. Зайди в гостиную старост кто-то другой, будь то учитель или студент, несчастный упал бы в обморок от увиденного, и было бы еще неплохо, если бы он очнулся.
Солнечные блики играли с платиновыми волосами Драко, они словно источали сияние. Даже во сне его лицо оставалось серьезным и бледным, а вот тихо сопевшая гриффиндорка казалась счастливой.
От вчерашней грозы не осталось и следа, за исключением почти высохших неглубоких лужиц и мокрой листвы. Не смотря на то, что на дворе стоял декабрь, начало зимы было очень дождливым и сырым — ничего не предвещало снежную погоду. Пусть снег и лежал на улицах, но его часто покрывали лужи.
Гермиона не любила холод, не любила промозглый ветер и безжизненные пейзажи. Ее стихией было солнце, яркие краски и тепло.
А вот Малфою, напротив, лед был по душе. Он смотрелся органично среди деревьев, покрытых белоснежными шапками, и серого, темного неба под стать его глазам. Кожа Драко казалась почти прозрачной, а волосы сливались со снегом и выделялись на фоне черной одежды, которую парень носил почти всегда.
Сейчас, озаренные солнцем, парень и девушка казались одним целым. Даже их дыхание сливалось воедино, а сердца бились в унисон.
Гриффиндорка резко распахнула глаза, вздрогнув. От Драко, лежащего рядом, исходило тепло. Она улыбнулась. Это был тот редкий случай, когда она могла чувствовать от Малфоя что-либо, кроме холода. Оказывается, когда он спит, староста был очень даже милым. Не нахмуренным и холодным, а именно милым.
Драко Малфой милый. Необычное звучание.
Парень лежал неподвижно, равномерно дыша грудью. Его лицо было таким точенным, словно над ним не один месяц трудился известный скульптор. В который раз Грейнджер удивилась его красоте — весь такой холеный мальчик. Но она прекрасно знала, что это не так, что внутри у него далеко не все так идеально.
Не смотря ни на что, девушка любила его таким, какой он есть. Теперь точно знала, что любила. А Драко… Он, скорее всего, пользовался тем, что кто-то с ним рядом. Гермиона не такая дура, чтобы поверить в то, что слизеринец когда-либо сможет испытать что-то к ней — грязнокровке. По крайней мере, так она думала вчера.
Улыбка тут же сползла с лица, а глаза запекло. Она уже была готова отругать себя за подобную слабость, как над ухом раздался бархатный голос:
— Доброе утро, Грейнджер.
Что? Доброе утро? Грейнджер?
Гермиона чуть не поперхнулась, округлив свои, и без того большие, глаза. Она только что услышала такие слова от Драко Малфоя.
Веселье на весь день.
Гриффиндорка уже думала поязвить по этому поводу, но, все же, поборов гордыню, ответила:
— Доброе.
В глазах слизеринца отразилось удивление — судя по всему, он сам только понял, что сказал. Парень сглотнул, утихомиривая желание ударить себя чем-нибудь тяжелым.