My December

Nina16

Гермиона устало посмотрела на часы: пять часов утра. Заснула она где-то к трем, и осталось впечатление, что она и глаз не смыкала. Хотя так, наверное, и было: кошмары, от которых девушка просыпалась и моментально погружалась в страшный сон, наваливали еще большую усталость.

— Иди сюда, мой милый, — хриплым голосом пробормотала гриффиндорка.

Большой, не голодающий — в отличие от своей хозяйки — кот преодолел расстояние от тумбочки до кровати в три больших прыжка. Рыжие лапы быстро перебрались на теплое место, и кот

умостился около головы девушки. Он тихо мурчал, пока длинные пальцы медленно поглаживали животное по животу.

Гермиона смотрела на стену, не думая ни о чем. Мысли словно пропали, и осталась лишь пустота — даже в голове, которая всегда была чем-то заполнена.

Вдруг молния прогремела над Хогвартсом, пустив сноп искорок. Грейнджер подскочила на месте, подбив локтем животное. Кот недовольно приподнял хвост, растопырив когти.

— Извини, — мягко проговорила она, переведя взор на рыжика. — Я случайно, — ее голос дрогнул, и Гермиона пождала губы, чтобы не расплакаться.

“Я не случайно, папа” - смутно пронеслось у девушки в голове, пока она пыталась остановить новую волну истерик.

“Не случайно”

Новый раскат молний, но на этот раз — никакой реакции. Лишь сдавленный крик и мягкое урчание. Кот подползал к хозяйке, охватывая ее своей заботой. Он лег на живот, словно думал, что у Гермионы болит именно он.

Да уж, огромная дыра была примерно там.

Сердце замерло, когда что-то странное послышалось за стеной. Не то сдавленное шипение, не то всхлип. Рука девушки замерла на толстой шерсти, уши навострились. Следующий этап был мощнее: крик раздался на всю башню, отлетая от стен.

Гриффиндорка встала на ноги, смахнув животное на кровать. То обиженно зашикало, но девушка не обратила на это внимания. Мелкими, бесшумными шагами, она подошла к своей двери, прислоняясь горячим лбом. И снова — тяжелый голос, молотом бьющий по голове.

Наверное, Драко снова снятся кошмары. Новые, сильные, плохо действующие. И девушка уже почти отворила дверь, потянув за ручку, как остановилась. Прижалась к стене и съехала вниз. Обхватила себя руками, надеясь на слезы. Но сейчас они не появлялись, и ей приходилось лишь глотать воздух, тяжело дыша.

Они — совершенно одни, брошенные на растерзание судьбы. Одна — в вечном омуте странных ощущений: виновата, нет. Другой — всю жизнь убивающий для сохранности себя и своей семьи. И, когда кажется, что пришел отдых, колесо крутится вновь. И две белки продолжают бешеный бег — по кругу, возвращаясь к одному и тому же. Уже не в состоянии остановиться и сделать передышку.

— Отец! — вырывается у нее.

Девушка резким движением поднимается, пошатнувшись на ногах.

“Дура. Тупая, безмозглая дура!”

Девочка, думающая лишь о себе: о ее чувствах, о ее боли. Совершенно не интересующаяся тем, как папа, как его мать. Отец все еще в реанимации, а жена его? Все также плачет над постелью, роняя соленые слезы

на сжатую руку. Просит не умирать, не оставлять ее.

Гриффиндорка бежит к столу: садится, сбрасывает учебники на пол. Достает лист, макает перышко в чернильницу. И приступает к написанию письма.

Что?

Просит прощения, сожалеет. Спрашивает о состоянии, просит прощения. Говорит, что сама нормально — очень за отца переживает, просит прощения. Пишет, чтобы мать как можно скорее написала ответное письмо, просит прощения. Прощается и просит прощения.

Когда она отдает письмо сове — видит, что бумага промокла. Хм… Гермиона и не заметила, как плакала над строками, умоляя о пощаде.

Было семь утра, когда гриффиндорка осторожно шагнула в гостиную. Она не хотела, стыдилась, боялась видеть второго старосту — убитого горем и страданием. Грейнджер и своих несчастий хватало, так еще и этот нарисовался.

К счастью, никого около камина и вправду не оказалось. Тихими шажочками девушка зашла в ванную.

Странно — она показалась старосте незнакомой, чужой. Сколько она не была здесь, в комнате с успокаивающими тонами и приятной водой?

Гермиона небрежно сняла одежду, принимаясь зашивать ее, наставив древко на юбку и блузку. Когда они приняли более-менее приличный вид, Грейнджер залезла в ванную. Только сейчас она поняла, как плохо от гриффиндорки пахло. Скажем прямо: несло.

Простояла она там, кажется, целую вечность: отмыть три слоя грязи, пыли, земли, снега и листьев оказалось не простым делом. Помыла голову, поливая пару раз шампунем с ароматом клубники. Почистила ногти, придавая им округлую форму. Расчесала высохшие кудри, заплетая их в косичку непослушными пальцами.

И — о чудо — в зеркале стояла красивая, молодая, чистая девушка. Со светлой кожей, слегка опухшим лицом и красными глазами, но аккуратная. Прежняя Гермиона.

Грейнджер покрутилась на месте, рассматривая свое тело: сплошные синяки и раны покрывали его. Кожа присосалась к ребрам с такой силой, что их можно было бы разглядеть, наверное, под рубашкой. Ноги не соприкасались между собой, образовывая пространство, через которое квоффл смог бы пролететь.

“Ничего, — пообещала девушка себе, — я вернусь к прежней жизни, и все будет, как раньше”.

“Не будет, — прошептал внутренний голосок в ее голове. — Не будет”.

Гермиона потянулась к одежде, что висела на стойке — другой, новой. Эту она уже давненько не меняла, на удивление. Как оказалось, в достаточно облегающей рубашке она выглядела еще более худой. Нет, даже тощей, с выступающими ребрами. Они прямо-таки врезались в кожу и теперь виднелись из-под одежды. Вздохнув, гриффиндорка заправила рубашку в юбку и надела черную мантию. Хорошо, что в школе есть такая накидка — в ней Грейнджер выглядела еще очень даже ничего, учитывая то, что ткань охватывала ее тело, но была достаточно свободной.