Мы и Они. Краткий курс выживания в России
Шрифт:
Знаете, несмотря на то что политкорректность родилась в США, я очень люблю эту страну. Я считаю Америку фантастически великой. Америка для меня всегда была страной удивительной, потому что она показывала, насколько просто и одновременно правильно могут жить люди. Никакая глупость политиков, бытовой идиотизм происходящего, никакая мерзость политической системы не может изменить этой изначальной, размеренной, правильной устроенности Америки. Здесь каждый человек считает себя вправе иметь свою точку зрения и отстаивать ее с оружием в руках, если понадобится. Живя в Штатах, человек знает, что все существующие там законы будут защищать его самого, его частную собственность и его мнение. Его частная собственность не менее значима, чем мнение и частная собственность президента Соединенных Штатов. В России не так. Мы живем от противного. В свое время одним из великих русских философов девятнадцатого века, то ли Чаадаевым, то ли еще кем-то, была сказана гениальная фраза: «Предназначение России быть предостережением всему миру». Очень точная фраза!
Я люблю Америку, и потому меня огорчает, когда люди говорят о том, что в Америке «все тупые». Я, конечно, понимаю, почему они так говорят. Будучи вырваны из своей лингвистической и культурологической среды и оказавшись в Штатах, они элементарным образом оказываются в несвойственном
Тем не менее политкорректность, или как ее иногда называют «американская политкорректность», меня раздражает. Не меньше, чем меня раздражают нацисты, подлецы, чиновники, ворюги и убийцы с ангельскими личиками. У меня вообще есть проблема. У меня очень большая проблема – я не умею бояться. Я понимаю, что умру от инфаркта, если не скажу подлецу в лицо, что он подлец. Я не умею по-другому. Если я вижу мерзость, я всегда говорю, что это мерзость. И мне наплевать, что, почему и как! От этого рождаются легенды: «О, его, видимо, президент прикрывает!» Неудивительно, что людям так кажется. Я могу на хрен послать кого угодно, в любое время, и даже не один раз. Если мне кто-то не нравится, я пошлю: и так, и по матери, и по вот такой. По сути, у меня даже нет другого выхода – наследственность и семейные герои не дадут мне поступать иначе. Я очень любил своего деда, Соломона Львовича Шапиро. Дед был гениальным человеком! Он прожил очень тяжелую, красивую и необычную жизнь. В следующем году ему могло бы быть сто лет, но он скончался двадцать лет назад. Дед был из очень богатой еврейской семьи, и всю жизнь это скрывал. В раннем возрасте ушел из дома для того, чтобы работать на заводе, спал в заводской оранжерее. Дед работал на мясоперерабатывающем заводе, после чего до последнего дня своей жизни не мог видеть отечественную колбасу, да и вообще не ел мясных продуктов. Он прошел через все советское время, призывы двадцатипятитысячников, продразверстки – все было. Тяжелая жизнь. И несмотря на это, мой дед был абсолютно святой. Когда люди на бровях выходили из вытрезвителя, и у них не было ни копейки, чтобы добраться домой, они стучались в нашу квартиру и просили: «Соломончик, помоги, пожалуйста». И дед, даже не зная этих людей, всегда помогал. О нем ходили легенды. На него в сталинское время даже доносы писать отказывались, настолько он был светлым человеком. Умным, добрым и обладающим страшной физической силой – о нем книги писать можно. Когда дед умер, на похоронах все Фили были запружены людьми... Немудрено.
У меня на памяти есть две истории, связанные с моим дедом. Первая навсегда похоронила во мне советскую власть, а вторая сделала меня таким, какой я есть. Однажды утром я проснулся от того, что дед напильником спиливал на подаренном ему самолетике с хрустальным постаментом надпись: «Соломону Львовичу Шапиро от каких-то там авиаторов». Дед боялся, что за ним могут прийти и арестовать, а этот подарок послужит основанием для ареста. Для человека, не жившего при советском режиме, его поведение не поддается никакому здравому смыслу. Это генетически передаваемый страх. В этом для меня вся советская власть – в необъяснимом генетическом страхе. В тот день я понял, что никогда не буду таким. Я не хочу бояться и не буду! Такова первая история. Вторая короче: когда дед умирал, он приказал себе не жить. Он не хотел причинять нам неудобства после того, как его разбил инсульт. В те дни я никого к нему не подпускал и сам приготовил его в последний путь. И с того дня я перестал бояться смерти как таковой. Ведь умирать за свои убеждения не страшно, да и умираешь ты всего раз. Двум смертям не бывать, а одной... достаточно.
Все остальное – уже история. Ты просто не можешь позволить себе предать своих предков.
И себя.
Жизнь на скорость
Молодежи свойственно забывать. Нам, людям многое уже повидавшим, это не совсем понятно. Ведь несмотря на то, что мы по-прежнему ощущаем себя молодыми и здоровыми, мы уже с трудом встаем по утрам. Но мы еще молоды, мы все еще смотрим на девчонок. Разве что вкусы меняются: «Дочка, у тебя мама какого года рождения? Шестьдесят пятого?! Познакомь с мамой». Я себя молодым и здоровым все еще чувствую. Если долго не стоять.
Наша жизнь вообще протекает в странном ритме. Вот ты за партой в школе: учитель елозит пальцем по журналу, выбирая фамилию будущей жертвы. Его рука неумолимо движется вниз, к счастью, твоя фамилия уже пройдена, но вдруг учительский палец дергается – к доске! Твое сердце холодеет: «Господи, да пока он меня выбирал, я бы два раза успел сбегать домой, открыть тетрадку и посмотреть все, что надо. Подготовился бы и ответил. Что же я вчера этого не сделал?!» Ты тяжело поднимаешься, постепенно разгибая дрожащие ноги, и думаешь: «Сейчас я буду очень долго вставать, раздастся звонок и спасительная перемена примет меня в свои шумные объятья». И тебе мнится, что ты идешь к доске безумно медленно, как старомодный водолаз под толщей воды. Но, увы, так время движется только для тебя одного. Стоит зажмуриться, и вот на дворе уже теплый и пьяный от свободы выпускной вечер. Не успел оглянуться: ты уже в институте – защищаешь диплом. И так далее. Вся жизнь – пара мгновений. А в итоге все будет пройдено. И тогда уж моргай, не моргай – финальный пейзаж тебе не понравится. Сверху будет что-то твердое, дощатое и присыпанное землей. Полагаю, такой вид не доставит радости. Хотя никто из ушедших не жаловался, по крайней мере, вроде бы никто с того
Забавно, как быстро мы все забываем. Бронзовый Ильич, знамена – помните, как это было? Барабанная дробь, линейка. Помните, какое испытывали удовольствие, стоя в этой дурацкой белой рубашечке? Такой маленький, пузатенький, глаза счастливые, щеки горят. И думаешь: «Всем дали значок, а мне нет. Меня не приняли в пионеры, или я не такой пионер?» А потом, то есть уже сейчас, всем говоришь: «Да ладно, я сам не хотел туда вступать». Ну, не надо нам рассказывать. «Я попал не в первый призыв октябрят» – трагедия на всю жизнь. А еще галстук, который все время рвался, помните? Еще бы нет, конечно, помните. Ведь так в нас закладывался код, код «дедушки» Ленина. Хотя кому он был дедушкой, если папой не успел побыть? Но тем не менее. Вы обратили внимание: из нашего обихода исчезли хорошие политические анекдоты. Они куда-то ушли. Плохие остались, конечно, но хороших не прибавляется. Разве можно считать хорошим такой анекдот: Михаил Ефимович Фрадков и Владимир Владимирович Путин отправляются на охоту. Егеря поднимают уток, Путин молниеносно вскидывает двустволку: бах-бах – утки летят. Фрадков говорит: «Владимир Владимирович, чудо! Утки мертвые, а летят!»
Несмешно, потому что люди постарше хорошо понимают – это старый анекдот о Брежневе. И от этого становится несколько грустно. Последний относительно приемлемый анекдот о Путине появился пару лет назад: голодный Путин подходит дома к холодильнику, резким движением руки открывает дверцу и видит – там сидит испуганный такой холодец и смотрит на президента с опаской. А Путин ему и говорит: «Не бздеть – я за кетчупом!» Анекдотец забавный, но невеселый, потому что лишний раз подчеркивает, что юмор – это оружие безоружных. Ведь мы начинаем шутить о политике тогда, когда нам больно. Помнится, когда город Санкт-Петербург еще был Ленинградом и в нем еще была жива та самая петербургская интеллигенция, мы гостили у одного моего приятеля из старинной профессорской семьи. Засиделись допоздна, наступила ночь и развели мосты. Поскольку деваться было некуда, мы остались у моего приятеля и всю ночь, сидя на кухне, травили политические анекдоты. Какими смелыми мы себя чувствовали тогда! Как мы гордились собой! Мы практически вышли на Красную площадь с протестующими транспарантами. Какое это было замечательное чувство – ощущать собственную революционность. Ну просто борцы с системой! Разумеется, весь тот пар ушел в свисток, но приятное чувство либеральности все же осталось.
И почему мы так с вами живем? Ведь нам с самого детства говорили! Говорили точно, ясно и правдиво. Причем каждому из нас. Мы не хотим в это верить, но говорили ведь. Говорили: «Не высовывайся!» Ведь было? Было. Говорили: «Надо быть скромным. Тебе, что, больше всех надо?» Тебе же говорили, что не надо носить шляпу и надевать очки. Честно предупреждали – будут бить. Предупреждали, что не надо выглядеть интеллигентным и быть слишком умным. Лучше не быть евреем, если можешь. Если не можешь, хотя бы не выпячивай! Ведь говорили! Честно! Нас предупреждали, но мы не верили. Ну и что, что пришла новая власть хорошо воспитанных и интеллигентных людей? Ну и что, что они заботятся о нас? Все они законопослушны и исполнительны, а значит, когда понадобится, они будут выполнять приказы. Если отдадут приказ расстрелять, они подведут нас к стеночке и лобиком к ней повернут. Так же, как раньше. Только стеночка будет прямая, аккуратненькая и свежеоштукатуренная. Они даже спросят: удобно ли мы стоим и как нам будет лучше умереть – на коленочках или просто отвернуться. И затворчиком ласково так передернут. Интеллигентно. Но пулю отправят точно в сердце. При этом некоторые, особо наивные из нас, имеют наглость говорить: «Демократии в стране нет». Что значит нет? Она что, была?! Неужели в нашей истории когда-либо была демократия? И неужели истории известен тот счастливый день, когда демократия хоть кому-то оказалась нужна? Что, кто-то говорил: «Мы за демократию»? Нет. Давайте представим себе такую умозрительную картину. Вот все мы, единым потоком разом снялись и переехали в Америку, а все американцы ненадолго сошли с ума и приехали к нам. Что будет, знаете? После непродолжительной, но кровопролитной драки с Познером я займу место Ларри Кинга. Билла Гейтса заменят на Ольгу Дергунову, Путина на Буша. Могут возникнуть проблемы с преемниками, но мы что-нибудь придумаем. Что произойдет через некоторое время? Через некоторое время мы, без всяких сомнений, полностью закакаем Америку, и там станет так привычно и по-русски говенно. Слава богу, пока мы этим привычным для нас делом будем заниматься, у американцев есть шансы успеть разгрести наши авгиевы конюшни. И тогда можно будет снова поменяться. Пожалуй, это единственно реальный способ сделать Россию великой, могучей и процветающей страной. Есть, конечно, еще один вариант, более реалистичный – прилетят преисполненные альтруизмом инопланетяне и выполнят за нас всю грязную работу. Но тут организационных проблем побольше будет, потому что столько же инопланетян, сколько американцев, мы вряд ли наберем.
Шутки шутками, но мы с вами все время живем в ощущении собственной значимости. Внутренне мы постоянно готовимся к войне с внешним врагом. И мы всегда уверены, что она закончится плохо. Поэтому, когда нам действительно становится хреново, мы довольно улыбаемся. И очень переживаем, когда нам почему-то бывает хорошо. Не дай Бог в политику придет порядочный человек! Мы же в это не верим: «Ладно, хватит притворяться. Знаем мы вас». Как только он по полной программе обосрался, мы радостно восклицаем: «О, я же чувствовал, я знал, что он мерзавец! Знал! Наконец-то». Слава богу, честный человек в политику никогда не пойдет. Не может честный человек туда идти. Как насчет бизнеса? Я по этому поводу беседовал с Германом Грефом. Я говорил ему: «Гер, ты понимаешь, что одна из основных ментальных проблем в России – это презумпция виновности бизнеса. Любой человек, занимающийся коммерцией, по определению преступник». Но ведь, согласитесь, ни один из тех, кто когда-либо сталкивался с жуткой машиной власти, не может от чистой души сказать: «Я никогда не нарушал закон». Нет ни одного человека, занимающегося бизнесом, который мог бы сказать: «Я чист пред законом». А если кто-то такое говорит, то он: а) врет; б) не знает, о чем говорит; в) работает в «Роснефти» или «Газпроме», потому что они и есть закон. Мы странно относимся к закону. Несмотря на то, что закон несправедлив по отношению к подавляющему большинству россиян, мы принимаем его главенство. И пусть внутренне каждый из нас отказывает закону в праве судить, мы не делаем ничего, кроме фонтанирования анекдотами на кухне. Почему? Он виноват – «дедушка» Ленин сорока семи лет, который до сих пор живее всех живых. Чем «дедушка» Ленин виноват? Особенностями. Был ли он гениален? Бесспорно. Был ли он одним из самых выдающихся российских граждан за всю историю существования России? Боюсь, что да. А в чем же его величие? А в том, что он почувствовал нечто, абсолютно неосознанное. То, что управляет нами.