Мы вернемся
Шрифт:
– Я "Уран", я "Уран"… Как слышите?..
– Я "Волга"… Слышу вас хорошо. Перехожу на прием.
Прокопченко передал радиограмму, торопливо записал длинную колонку цифр, пока таинственных.
Только к вечеру, промокшие до нитки, они не вошли – ввалились в свою землянку, расшифровали радиограммы Центра.
В первой радиограмме Центр приказывал принять срочные меры к обнаружению отряда Млынского и обеспечению его устойчивой радиосвязью. Во второй лично Афанасьеву предлагалось связаться через тайник с резидентом "Отто",
Перечитав радиограммы, капитан Афанасьев задумался. Какие еще срочные меры принять к обнаружению отряда Млынского?.. Как проникнуть к тайнику, если он находится в центре города, оккупированного гитлеровцами?.. Набросил на плечи куртку, пошел в землянку комиссара разведывательной группы Белецкого.
Присел на лежанку, опасаясь, как бы не задеть больную ногу, спросил о самочувствии.
Белецкий виновато посмотрел на капитана.
– Если скажу, что "преотличное", – все равно не поверишь… Наташа говорит, что ходить можно будет недели через две-три.
– Слушайся ее, – посоветовал Афанасьев, протягивая комиссару расшифрованные радиограммы Центра.
– Сложная задача!
– Да. Нужно разузнать, какие пропуска действительны в городе, какой порядок передвижения поездами, проживания в гостиницах, насколько надежны наши документы прикрытия. А чтобы получить ответ, нам "язык" нужен вот так. – Капитан провел пальцем по горлу.
– И "язык" знающий, способный ответить на все эти вопросы. Попробуй поохотиться на шоссе.
– Этот вариант и изберем, Петр Тимофеевич.
– Не сочти за мелкую опеку, за азбучную истину, что ли… – Белецкий замялся.
– Говори, говори.
– Людей береги и себя… пожалуйста…
Капитан понимал – Белецкий тяжело переживает, что он пусть временно, но выбыл из строя, видит, что на каждого разведчика легла дополнительная тяжесть той ноши, которую должен был нести он, да и ухаживать за ним. приходится… Чтобы поддержать товарища, почти официально сказал:
– Я займусь операцией по захвату "языка", а ты, Петр Тимофеевич, отвечаешь за тех, кто останется на базе, и за базу, конечно.
– Добре! – повеселел комиссар. – Не беспокойся. В случае чего будем биться до последнего патрона, а последний – себе.
Когда Афанасьев ушел, Белецкий, морщась от боли, поднялся с лежанки и, прикусив нижнюю губу, стал медленно передвигаться по землянке из угла в угол. Занятый трудным делом, не заметил, как вошла Наташа.
– Петр Тимофеевич! – вскрикнула она испуганно. – Не мучайте себя! Немедленно ложитесь или…
– Невмочь мне, Наташа, быть обузой! Мне побыстрее надо научиться ходить! – И комиссар зашагал еще решительнее.
– Но вы навредите себе! Что вы делаете! Петр Тимофеевич! Ну вот…
Наташа успела подхватить Белецкого, помогла добраться до лежанки.
– Не надо больше, не надо… – уговаривала она Белецкого, как ребенка, вытирая носовым платком крупные капли пота на побледневшем лице комиссара…
На операцию Афанасьев взял Дьякова, Карлышева, Дьяура, Курбанова. К шоссейной дороге подошли под утро в густом тумане. Выбрали место, где шоссе у обрыва делает крутой поворот. Спилили березу, положили у обочины, а сами залегли в кустарнике. Курбанов взобрался на дерево, имея указание дать сигнал, когда появится легковая машина.
Через час промчался бронетранспортер. За ним несколько крытых грузовых машин. Потом еще несколько грузовых машин с солдатами. Наконец-то Курбанов трижды прокуковал, торопливо слез с дерева.
– Идет! Одна!
Березу положили поперек дороги.
Легковая машина неслась на большой скорости. Тормоза взвизгнули, машина остановилась в трех-четырех метрах от дерева. Тут же к ней подбежали разведчики.
– Хенде хох! – скомандовал Афанасьев, держа автомат наготове.
В машине на заднем сиденье были два офицера. Они подняли руки, а шофер выскочил на дорогу, побежал, как обезумевший, по шоссе.
– Цурюк! Цурюк! – крикнул Карлышев.
Шофер побежал еще быстрее. Карлышев дал короткую очередь.
Разведчики обезоружили офицеров, вытащили из багажника три чемодана. Карлышев обыскал водителя, документы переложил в свой карман, а труп втащил в машину, завел мотор, направил автомобиль в обрыв. Кувыркаясь, он врезался в сосну, загорелся.
Привал сделали в чаще леса, отойдя от шоссе километров десять. И только сейчас поняли, как им повезло: за те считанные минуты, потраченные на операцию, других машин не появлялось.
– Да, – сказал Афанасьев. – Вот когда можно понять цену везения!
Наскоро ознакомились с документами, топографическими картами. В чемоданах было выходное обмундирование, несколько блоков берлинских сигарет, французские духи. В одном из чемоданов планшет, а в нем служебные бумаги. Одна из них особенно заинтересовала Афанасьева: это был список советских активистов. На списке чья-то резолюция: "Арестовать и расстрелять".
Судя по удостоверениям личности, пожилой офицер имел звание штурмбанфюрера и являлся офицером городского гестапо, а молодой гауптман – офицером связи.
Афанасьев обрадовался: штурмбанфюрер и гауптман знают немало! И решил тут же допросить их. Начал с гауптмана, который показался ему более подкладистым. Но тот высокомерно заявил:
– Я дал присягу фюреру!
– Товарищ Карлышев! Отведите его в сторонку, – по-русски приказал Афанасьев. – Пусть посидит, подумает. – И Афанасьев показал, куда отвести.
– Шнелль! – скомандовал Карлышев, сняв с плеча автомат.
Гауптман даже присел, огляделся по сторонам и вдруг прыжком к стоявшему неподалеку Дьяуру, выхватил из незастегнутой кобуры пистолет.