Мы живем на день раньше(Рассказы)
Шрифт:
Я смотрел им вслед, и сердце мое давила невыразимая тоска: впервые в жизни я пожалел, что не умею петь…
Теперь я вижу другого Витьку. Я смотрю на его сгорбленную фигуру и думаю, что человечество устроено еще не совсем совершенно. Люди создали магнитный компас, пылесос «Вента» и авторучку «Ленинград», но не побеспокоились о средствах против качки. Сейчас море мстит человечеству за такое легкомыслие. Почти половина экипажа корабля пластом лежит на койках. И кажется, в мире нет силы, которая бы смогла поднять матросов.
Корабль бросает из стороны в сторону, и он похож на детскую
— Прожогин!
Я оборачиваюсь и вижу заместителя командира корабля по политической части капитан-лейтенанта Кругликова. Он разговаривает со старшиной сигнальщиков и машет мне рукой.
Я иду к замполиту и удивляюсь, как это он до сих пор держится на ногах.
Дело в том, что фигура Кругликова не соответствует его фамилии. Замполит маленький и тощий, как щепка. У него желтое болезненное лицо и грустные черные глаза. Кругликов, конечно, не похож на морского волка, хотя плавает лет пятнадцать. Он тихий, незаметный и, по-моему, совсем не сильный. Кажется, тряхни море покрепче — и замполит сдастся. Но он держится. Интересно, на чем?
— Прожогин, нужно дать концерт, — ошарашил меня замполит.
Концерт?! Смешно. Вокруг такая свистопляска — и вдруг концерт. Кому нужен он сейчас? Я непонимающе уставился на Кругликова.
— Надо поднять людей, — сказал замполит.
— Курсантов можно поднять только с пистолетом, — упавшим голосом ответил я.
— С курсантами я поговорю, а вы помогите мичману Затылкину установить микрофон в кают-компании.
Мичмана Затылкина я нашел в радиорубке. Он сидел на разножке, полузакрыв глаза, и что-то напевал.
— Микрофон? Это мы мигом, — встрепенулся Затылкин, когда я передал ему приказание замполита.
Вдвоем с мичманом мы тянули кабель, подсоединяли его к боевой трансляции, устанавливали микрофон. Затылкин мурлыкал себе под нос все ту же непонятную мелодию, а я думал о том, что затея замполита потерпит крах. Во-первых, из нашего отделения только я один был на ногах, но я не умел петь. Я мог одной левой рукой десять раз поднять двухпудовик, но выдавить из себя хотя бы несколько правильных нот — выше моих возможностей. В вокальном отношении я был совершенно бездарным человеком. Во-вторых, концерт во время такого шторма я считал просто блажью.
В кают-компанию втиснулись старшина сигнальщиков и курсанты. У старшины в руках баян. Рядом со старшиной я заметил Витьку Безручко. Вид у него был помятый и измученный. Я не поверил своим глазам. Как же замполиту удалось его поднять? Наверное, он знал такое, что было сильнее пистолета.
— Готово, братцы кролики, — сказал Затылкин и коротким толстым пальцем щелкнул по микрофону.
«Братцы кролики» глупо улыбнулись. Старшина сигнальщиков надел ремни баяна и подошел к микрофону.
— Начинаем концерт. Выступают гости нашего корабля курсанты Тихоокеанского высшего военно-морского училища. Композитор Борис Терентьев. «Я море люблю». Поет Виктор Безручко, — произнес старшина таким голосом, словно открывал заседание Генеральной Ассамблеи.
Витька
Пальцы старшины ловко пробежали по клавишам баяна, и Витька запел:
Волна разгулялась на вольном просторе, Кипит и растет за кормой… Шумит и волнуется море, И ветер гудит штормовой…Я смотрю на Витьку. Он едва держится на ногах. Лицо у Витьки осунулось, резко обозначив худые скулы. И только глаза спокойные и даже дерзкие.
А море действительно шумит. Оно качает эсминец, как детскую люльку. В борт монотонно стучат волны, и палуба в кают-компании выписывает полуокружности. Но Витька поет. Он ноет, будто до всего этого ему нет никакого дела. Может быть, он нашел второе дыхание и невозможное стало возможным? Или это что-то другое?
Я выскочил на палубу и увидел мичмана Затылкина. Он стоял, блаженно закатив глаза, и слушал. А песня, которую пел Витька, билась, как пойманная птица, рвалась из динамиков. Она неслась над бушующим морем, и я не слышал моря. Я слышал песню, и все ее слышали. Боевая трансляция работала на корабле отлично.
…И в полдень, и в шторм, и в затишье Я море родное всем сердцем люблю!— пел Витька, и казалось, что его голос упирается в низкое тревожное небо и заполняет все вокруг.
— Песня может и мертвых поднять, — изрек мичман Затылкин и кивнул мне головой.
И тут я увидел матросов и с ними замполита. Они шли по палубе. Кругликов, косолапя, широко расставлял ноги. Он шагал твердо, словно палуба вовсе и не качалась и мачты нашего корабля не чертили серое зыбкое небо. И глаза у замполита были совсем не грустные, а скорее веселые и радостные. Такие глаза бывают у человека, когда он закончит трудное дело.
Я смотрел на Кругликова, на матросов, и сердце мое сжимала тоска: второй раз в жизни я пожалел, что не умею петь.
Утром шторм стих. Нас вызвали в каюту командующего. Мы сидели на диванчиках, чинно положив руки на колени, и вертели стрижеными головами.
— Кто из вас старший? — спросил адмирал и вытащил из кармана тужурки трубку.
Я вскочил. За переборкой послышался звонкий детский смех. Это смеялся Затылкин. Ему было за сорок.
— Смеются матросы. Это хорошо, — сказал командующий и раскурил трубку.
В каюте вкусно запахло табаком.
— За концерт спасибо, — сказал командующий и пожал мне руку.
Я покраснел и отвел глаза в сторону. В иллюминатор заглянуло выцветшее осеннее небо. Мне стало стыдно, словно я украл это дружеское спасибо у замполита и у Витьки Безручко.
Я молчал и плохо соображал, что говорит адмирал. Я просто сидел как истукан и думал совсем о другом. Я думал: если встречу Елку, то обязательно скажу ей, что Витька Безручко, конечно, не Шаляпин. До Шаляпина ему как до луны. Но все же он хороший парень. Это точно. И еще я расскажу ей про этот шторм и про то, что Витька в самом деле любит море.