Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи

Матвеева Новелла

И, тем паче, с высот геликонов Тот сорвётся, кто тайны притонов С гордым видом выносит на суд. (Вас на пуговицы переплавят, Сир! А пуговицы — пропьют! Кто же карту краплёную славит?! Спрячь её, незадачливый плут!) Очень многое — так нам сдается, — Существует. Но… ах! — не поётся. Грусть — поётся. Надеждой на чудо, Упованием песня жива. Но у блуда нет певчего люда; Вещий голос-то взять им — откуда? (Что поделаешь — жизнь такова!) Только тот, кто любви своей силой За возлюбленной

тенью в Аид Мог спуститься, — Тот песню для милой В неподкупных веках сохранит. Коль же скоро во всяком напеве Похоть та же и разницы нет, То за что же вакханками в гневе Был растерзан великий поэт? Жизнь — цветок. Ей закон — аромат. Не ищи же, теряясь по с ортам, Божью искру в Калачестве Тёртом, Друг мечты и романтики брат! Пой — цепляясь на лестничном шёлке; Пой — пока твои мысли невинны И пока на губах молоко Не обсохло… Пути твои д олги, Твои лестницы — дл инны-предл инны, Твой балкон — высок о, высок о… 1977

О юморе

Говорят: «Народный юмор груб. Грубостью простому сердцу люб». Что вы! Юмор грубый чересчур — Он как раз для избранных натур! Старый вертопрах наедине Шепчет сальности чужой жене. Вроде бы и юмор площадной, Ан, глядишь, рассчитан для одной. Муженёк в угоду девке ржет. Посмеяться так же в свой черед, В стороне, с улыбкою кривой, Ждет жена соломенной вдовой. То-то и оно, что грубый смех — Смех кустарный, редкий, не про всех! Не скажу, насколько он прожжен, Да не про детей и не про жён! Груб, а ведь не каждого берет. (Ржёт конюшня — да и то не вся!) Что за притча? Что за анекдот, Если вслух рассказывать нельзя? При мужьях нельзя, при стариках, При маэстро, при учениках, Там, где людно, там, где молодёжь, При знакомых, незнакомых — то ж… Если двое крадучись идут «Посмеяться», третьего не взяв, Скоро эти двое создадут Царство смеха на его слезах. Если шутка выстраданный вкус Истинных артистов оскорбит, Что же в ней «народного»? Божусь, — Лишь филистер грубостью подбит! Говорят: «Народный юмор груб, Грубостью простому сердцу люб». Что вы! Юмор грубый чересчур — Он как раз для избранных натур! Вот смеются у дверей в кино. Разве я не так же весела? Но — что делать! — с ними заодно Посмеяться так и не смогла… …Спутник селадонов и блудниц, Чёрных лестниц, краденых утех, Смех «плебейский» — для отдельных птиц. «Аристократический» — для всех. 1978

Полёт летних дней

Мир полей всегда мне снился населённым. И не верю я, что стал он неживым. Иван Киуру

Что маленькое солнце собой напоминает Подсолнух, — каждый знает! Хотя не каждый знает, Что маленькое солнце подвержено затменью; Когда лучи свободны, а диск — окутан тенью. Я отродясь ленива; так мало успеваю… Я даже не на каждом затмении бываю! Отнюдь не вся планета достойно мной воспета, Но маленькою жизнью я называю лето. Лето 1978

Язык детства

В детстве я встретила слово «зияние», Камнезвенящее, точно змея: «Бездны зияли». Так это ж «сияние»! «Бездны сияли!» — подумала я. Дальше я встретила слово «нисходит»; «С высей нисходит…» Вот снова секрет! Всё-таки «сходит» он или «не сходит»? Пусть он решается: да или нет? Дальше узнала я слово «дерзание». Эх, не считайте другого глупцом! Если содержите в планах «терзание», Так и скажите! И дело с концом. Не Микронезия, а Мокронезия! В воде, в воде! А ещё? Нигде. Была в ней пронизывающая поэзия Галоши, плавающей в воде. …Идёт усыпляющий дождь тропический, Зигзаг прилива бежит впотьмах, Молния Картою географической В чёрных показывается небесах. Вижу несчётные грады и веси я, Шапки магнолий, как сахарный снег… Мокрые пальмы скрипят: «Мокронезия…», Вторит им гром: «Нантакет…», «Бробдингнег…» И годы шли. Исправленья законные Принял учтиво мой скромный язык: Молча словечки отверг неучёные И от неправильностей отвык. Уж не ведёт к ним тропинка заросшая! Взрослым за ними — судьба не велит. (Ведьмински-стар и лукав, кто нарочно Эти неправильности говорит!) Разве что… тёмной предутренней ранью, В серую темь, когда все ещё спят, Тихо и крадучись В полуреальный — Полуприснившийся выбраться сад? Там, у стены крепостной, У подножья Яблонь кривых беззаботно присесть, И соучастницей — тьмой бездорожья Отгородясь от всего, что ни есть, Камень достать из стены, самый крайний, Красного дерева ящик извлечь; Спит в нём, ах, спит в нём Покрытая тайной Храброго детства забытая речь! 1980-е

На чествование сонета

Давно ли, старый друг Четырнадцатистрочник, Мы вдаль с тобой брели под пыли пеленой? И ты на з амок свой глядел, король-заочник, Из-за наружных рвов за крепостной стеной! И мог придраться к нам по прихоти шальной, И за нос дёрнуть нас любой прохожий склочник, И щебнем завалить, кривляясь, всяк источник, Откуда черпали мы воду в летний зной… И что ж? Ты вознесён! Твоей воскресшей славе Ведь, кажется, и я порадоваться вправе? Пусть там, где праздник твой, меня сегодня нет, Но я, твой преданный, бессрочный твой придворный, Что был слугой тебе в изгнанья день твой чёрный, Кричу издалека: «Да здравствует сонет!» 1980-е