Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи

Матвеева Новелла

Стансы

Хвала великой прозябательной Способности журденских масс! Но их натуры занимательной Я не поклонница как раз. Я не ищу амёбной участи. Дожить хотела бы и я, Но не благодаря ЖИВУЧЕСТИ, А СТОЙКОСТИ благодаря. Я не желаю быть комическим Всекоммунальным существом Из тех, что жизнь берут КОЛИЧЕСТВОМ, А думают, что… БОЖЕСТВОМ! Им не понять (в горячке ловчества), Что

большинство не божество И что надышанностьсообщества Не есть — возвышенностьего. Ты помнишь, как в икру лягушечью Филистер гофмановский влип? Тебе бы всё — смешки, игрушечки, А человек пропал! Погиб! Хоть отряхнулся он, как водится, Вернулся к жизни и труду, — Я ни к труду, ни к безработице За этим типом не пойду. Не принесут мне утешения Ни вавилонское смешение, Ни кухонный переполох. Количественныерешения Не для поэта, — видит Бог! Количественное клокочество Несёт войну, разбой, недуг… Кто забракует одиночество, Тот и для общества — не друг. Хвала могучей, прозябательной Непотопляемости стай, Но с их сплочённостью ласкательной Совпасть мне, Господи, не дай! Чем в общей бочке быть спасённою, Втереться сельдью меж сельдей, — Быть лучше — ветром унесенною От времени и от людей. 18–19 июля 1996

Пушкин и Вольтер

Не знаю: были правы иль не правы Античности улыбчивые люди, Но в том, что были счастливы они, Последние сомнения гони: На древности серебряном сосуде Ты не увидишь пятен в наши дни. Искусство — отблеск счастья Не прямой. И лишь НЕПРЕВЗОЙДЁННОЕ искусство Отчётливей о счастье говорит; Смелей, прямей в рог радости трубит, Являя нам и светлый непокой, И весь возможный мир сообщности людской Затем, что не запальчиво, не шустро, Не переусложнённо, не красн о, А попросту — БОЖЕСТВЕННО оно. О, был ли счастлив наш поэт великий, Когда, под шум древес многоязыкий, Кумирами язычества пленён, Он был… христианин? Но, дружный с наважденьем, И вещим, озорным ведомый заблужденьем, ВПОЛНЕ христианином — не был он? Поэт, которому весна стучится в грудь, Пока хоть так, — но счастлив будь! Прозренье редко людям душу греет. А заблуждение не долго длится. Простим часы гармонии певцу; Тому и «многобожие» к лицу, Кто эллинских богов так близко видит лица, Неповторимому доверясь Образцу. Простим полуневеденье блаженных Воспитаннику статуй совершенных! Чт овкруг него? Античность во плоти, Чьи духи осязаемы почти… И сладок лёгкий хлад касаний их мгновенных. Судьба ль тебе назначила, Поэт, Быть одиноким даже и со свитой? Жить отрицаньем, но… во цвете лет? Безверие питать. Однако ж под защитой Таинственных божеств Эллады знаменитой. Но в миг младоязычества (игрой Беззвучной схвачен изваяний рой Улыбчивый…) — «Фернейский злой крикун» При них же… И настройку вещих струн Фернейцу приписать так хочется порой! Твоей прохладой, мрамор ключевой, И свежей тяжестью листвы над головой, И виршей звонких записью живой Не знаешь иногда — кому обязан: Наивным грекам? Царскосельским вязам? Или сарказму радостно-кривой Усмешки вашей, искуситель старый, Гудоновский Вольтер, насмешник сухопарый? Святой Господь, помилуй и спаси Людей, меж нигилизма и красы Увязнувших, пленясь неравной парой! Забыв, что дале — ад; забыв, что на Руси Оглядка надобна; что ментор хитроярый Весь круг полётов пленника следит, — Опомнись! И спроси, доверчивый пиит: Кто, ежели не Бог, безумца защитит? Не поздно ли? Тогда… Зачем так дивно веет Теплом — ослабевающий закат От невесомых лиственных громад, От их цветного дырчатого мрака? (Бывает мрак, но радужный, однако!); Зачем ты счастлив? Ах! Ещё успеет Исправиться неисправимый бард! Хоть и не Феб его накажет за азарт, Не Пан и не Гермес, — проказливые дети, А тот безбожный мим, Что примешал своё изображенье к ним, Не веруя ни в них и ни во что на свете; Ни в радость, ни в друзей, ни в стоящих врагов, Ни в христианских, ни в языческих богов… О! Там, где Царское, где Павловск, Петергоф С их европейским сном, укромным и пригожим, Ещё не дрогнули перед лицом снегов, Где путник всё ещё не схвачен бездорожьем, — Легко мешает он язычество с безбожьем, А солнечный Олимп — с вольтеровым подножьем, Как воду и вино… И в идолах досель Ещё равны ему Гудон и Пракситель, Вольтер — и светлый Феб; не видит он вражды их,— Взращённых, мнится, в родственных стихиях; И то! — ведь лиственный единнад ними свод: За небожителя и леший тут сойдёт. А ты, — доверчивый сын творческого жара, Поклонник идолов от мала и до стара, Вестимо, знамо, ты «язычник» не всерьёз! Но блеск античных снов, Но пир счастливых грёз, Безверия в душе твоей смягчив удары, Замаскирует лик надвинувшейся кары, Не даст отпутаться от многих тонких пут… И этот каменный потатчик — тут как тут: Рад яды расточать и старческие чары И жёлчный смех мешать с аккордами кифары, — Как будто и его в Элладе с мёдом ждут! И просят у него, почти как снисхожденья, Немного уксусу для целей возрожденья! Стой, пиротехник зла и учредитель смут, — Богов не тронь! в тебе они ВТРОЙНЕ умрут! Дела твои — не загляденье; — Вот, — прокричит людской, хотя и поздний, суд, — Вот верх паденья! Низ паденья!