Мясной Бор
Шрифт:
У Марьяны Караваевой добавилось новых забот. Поначалу, когда молодая женщина поняла, как изменилась теперь для нее личная ситуация, уверилась в том, что не ошиблась, ее охватила радость, быстро сменившаяся беспокойством. Конечно, она может некоторое время скрывать беременность, пока не станет явным ее положение. А потом? Марьяна знала, что в таких случаях женщин по решению медицинской комиссии демобилизуют. Тем более, что у нее уже есть двое ребятишек.
Родить дитя от любимого — такая радость! А муж он ей или фронтовой друг, какое значение это имеет? То, что затеплилось теперь в ней, — плод необыкновенной любви. Она расцвела там, где царят разрушение и смерть. Редко кому достается такой дар, а вот им с Олегом достался.
Надо было сказать об этом кому-то, ведь довольно редкое для переднего края событие… Только вот не хотелось, чтобы подумали, будто решила она покинуть медсанбат в трудные дни, прежде чем все выйдут из окружения. Но делать нечего, необходимо кого-то поставить в известность, поскольку зародившаяся в ней жизнь делала ее, старшину медицинской службы, менее боеспособной, и воинский долг Марьяна могла в скором времени исполнять уже с некоторой недостачей.
Признаться Марьяна решила доктору Смолиной, Тамаре Николаевне, женщине надежной и не старой, двадцати девяти лет от роду.
— А что, — сказала военврач Смолина, — вполне законное дело. Когда двое любят друг друга, появляется третий.
— Не ко времени вроде, — несмело возразила Марьяна. — Сама ноги еле-еле таскаю…
— Ничего… Скоро нас выведут отсюда, тогда попросишься в госпиталь работать, там полегче. А срок подойдет — на законном основании отправишься домой.
— Только Ососкову ни слова, — попросила Караваева. — У командира и так хлопот выше головы, на меня сил уже не хватит.
— Договорились. Молчу как рыба. Пойдем глянем того лейтенанта, кого на газовую определяли.
Этого лейтенанта доставили с запущенной раной на правой голени. Ее обработали, но рана была плохая, старший хирург приказал держать на контроле. Парня разместили по возможности отдельно: газовая гангрена вещь заразная. Ногу лейтенанту смазали выше того места, где разворотил ее осколок, и перевязали не туго шелковой нитью — для контроля.
Сейчас Тамара Николаевна подошла к раненому, откинула одеяло, чтобы проверить: не отекает ли поврежденная конечность. Марьяна сразу увидела, как врезалась в тело шелковая нитка и вздохнула. Бедняга! Такой молоденький — а уже калекою… Под пальцами Смолиной, нажавшей на вздувшуюся поверхность голени, раздался характерный, такой знакомый Марьине хруст. Сомнений не было… В просторечии — «антонов огонь», для медиков — газовая гангрена. Надо ампутировать. Но Смолина такое решение в одиночку принять не могла, только консилиум из трех врачей, куда обязательно входил комбат или комиссар.
Вот и сейчас, осторожно закрыв ногу, Тамара Николаевна показала Марьяне взглядом на выход. Позови, дескать, Ососкова и.еще кого там сумеешь найти. Парень в сознании был, беспокойно переводил глаза с военврача на сестру.
— Доктор, — заговорил он скороговоркой, — спасете мне ногу? Доктор, спасете мне ногу? Доктор…
Фразу эту лейтенант повторял без паузы, будто действовал в нем некий органчик, в голосе не было эмоциональных оттенков, слова он произносил механически, бесстрастно, и от этой безликости звучали они особенно жутко. У Марьяны закружилась голова, она медленно направилась прочь, не расслышав, что Тамара Николаевна ответила несчастному.
«Ничего, — мысленно утешила его, — лишь бы ты выжил… И без ноги можно, протезы у нас хорошие делают. Только бы тебя вывезти отсюда». На мгновение пришла и другая мысль: «А ведь никто из нас не выберется из этого болотного ада… О чем ты думаешь?! — тут же сурово одернула себя Марьяна. — О нас заботятся командиры и лично товарищ Сталин. Стыдись, подружка! Разнюнилась… Ты теперь за двоих в ответе».
За операционной палаткой Караваева увидела комбата Ососкова, который разговаривал со старшим хирургом Казиевым, направилась к ним, но когда оставалось обогнуть брезентовый угол, на нее накатило сиреневое облако. Ноги стали ватными, будто без костей, подогнулись, и старшина едва сумела добраться до ближайшего снарядного ящика.
Облако из сиреневого стало малиновым, и Марьяна испугалась, что потеряет сознание. Тогда все и обнаружится… «Этого нельзя допустить, — твердила она себе, усилием воли отгоняя нахлынувшую слабость. — В обморок упасть я не могу, не имею права! Пройдет, сейчас пройдет… Держись, Марьяна, ты ведь сильная, держись!»
Малиновый цвет облака побледнел, стал синим, потом голубым, и сознание молодой женщины несколько прояснилось.
— Боюсь этому поверить, — услыхала она голос комбата за брезентовым углом палатки — Ведь скандал! В международном масштабе…
— Верно, — согласился Казиев. — Нарушена конвенция… Случай, правда, единичный, но факт применения противником ОВ налицо.
«ОВ, — подумала Марьяна. — Что это такое?» В том сумеречном состоянии, в которое ввергла ее голодная слабость, не сразу поняла, что врачи говорят об отравляющих веществах.
— В любом случае необходимо сообщить начальству, — сказал Ососков. — Подготовьте рапорт на мое имя. Обо всех случаях поражения, которые обнаружены у красноармейцев,
— Один из них сержант, — добавил старший хирург. — А всего четыре человека…
— Вот про них и напишите. И про идею одного из тех балбесов, что с Вишневским приезжали, изложите ваше мнение. Дроздов его фамилия вроде…
— Это о том, что спирт помогает выводить из шока? — спросил Казиев. — Бред сивой кобылы… От бедности нашей прибегаем к сивухе, эфира для наркоза нет, местную анестезию слабо применяем, при ней ведь куда меньшая шокопоражаемость. Вот и наливаем раненому стакан. Варварство! Первобытные времена!
— В те времена водки не было, — заметил Ососков. — Меня другое заботит. Мы от дурного снабжения выручаемся спиртом, а эти щелкоперы из фронтовых сануправ после войны в диссертациях напишут, что процент выведения раненых из шока у нас был выше, нежели у противника, из-за применения алкоголя. Вот где страшное таится, доктор! Мало того, что спаивают почти подростков, навязывая им водочную пайку, так еще и научную базу под это подведут, пользу усмотрят, жулики со степенями!
— Надеетесь, что наши рапорта их остановят? — хмыкнул старший хирург.
— Без надежды нет человека, доктор, — серьезно и даже несколько торжественно ответил командир батальона.
В тоне, с которым произнес Ососков эти слова, было нечто такое, что вселило в душу Марьяны уверенность: с нею, а главное тем, кто живет сейчас внутри ее существа, ничего дурного не случится. Облако, отнявшее у Марьяны силы, постепенно стекало с нее, ползало к приблизившимся к палатке кустам.
Молодая женщина поднялась со снарядного ящика, сделала шаг, фугой и очутилась прямо перед военными врачами. Они оборвали разговор и выжидательно смотрели на нее.