Мясной Бор
Шрифт:
— Заходи, заходи, голубушка, и садись, — приветливо встретил Марьяну комиссар Зуев.
Он сидел за столом и писал политдонесение в политуправление фронта. «Сегодня авиация продовольствия не доставила. На 19 июня 1942 года ни одного грамма продовольствия. Многие бойцы выбыли из строя от истощения… Срочно шлите продукты и боеприпасы!»
Марьяна присела, забыв даже, что надо доложить комиссару, видимо, оттого, что встретил ее Зуев по-домашнему. Увидела фотографию девушки в рамочке над столом, спросила:
— Дочка ваша, товарищ дивизионный комиссар?
Зуев удивленно глянул на сестру, улыбнулся:
— Молод я для таких дочек, Марьяна… Два сына у меня. А это — Таня. Разве не читала о ней очерк в «Правде»? Партизанка, героиня… Немцы ее замучили в Подмосковье.
— И у меня два сына, — просто сказала Марьяна.
— Я знаю, — кивнул Иван Васильевич, как-то деловито глянул на ее живот, и Марьяна покраснела.
«И про это ему известно! — подумала она. — Неспроста меня вызвали…»
— Хотим тебе боевое поручение дать, — заговорил Зуев. — По твоей медицинской части… Надо вывезти двух летчиков в тыл, старшего лейтенанта Родионова и старшего сержанта Суханова. Они нас с воздуха кормили, но были ранены на земле. Ночью придет самолет. Еще и бумаги важные повезешь. Начальство твое обо всем знает, Собирайся в дорогу. И береги себя…
Тут он снова странно посмотрел на нее, и молодая женщина поняла, что Смолина рассказала комбату, тот доложил выше…
— Товарищ комиссар! — умоляюще воскликнула она. — Я со всеми выйти хочу… Вместе с вами!
— Со мной ты в Малой Вишере встретишься, Марьяна, — ласково произнес Зуев. — А сейчас — лети. Мы тут и без тебя справимся. Готовься к полету. Ведь еще до площадки добраться надо.
Когда прощалась в медсанбате, подошел Ососков, протянул сложенный вчетверо листок.
— Тут характеристика на тебя, — сказал он. — Бери, пригодится. Может быть, и не свидимся. Береги себя, девка.
Он заколебался, посунулся вперед, будто обнять хотел боевую сестричку, не решился, козырнул ей и отошел.
…К взлетно-посадочной площадке раненых несли на руках. У летчика Родионова оказались отнятыми обе ноги. А Суханова подобрали партизаны с ранением головы.
На площадке полутемно, немцы рядом, жечь костры опасно. Рассчитывали на мастерство летчика: посадит на ощупь, спланирует на точку. Так оно и случилось. Около полуночи прилетел вездесущий «кукурузник», еще и сухарей привез.
Быстро раненых погрузили. Пора взлетать, а тут откуда ни возьмись появились немецкие автоматчики, открыли стрельбу.
Но тут ввязались в бой красноармейцы из охраны штаба, оттеснили автоматчиков, стрельба поутихла. А Марьяна так и не узнала, что этими бойцами командовал Олег Кружилин. Она думала о нем, надеялась, что сумеет проститься, сказать об ожидаемом ребенке, но, видимо, не судьба. Марьяна занялась ранеными летчиками — пора уже было подниматься в воздух.
Тут, запыхавшись, прибежал санитар Сабиров и протянул записку качсандива. Тот приказывал ей срочно вернуться в медсанбат,
«И верно, — подумала Марьяна, — что место мне, здоровой, в самолете занимать… Можно еще одного ранбольного поднять».
— Прощай, миленький, — сказала она пилоту. — Остаюсь я… Возьми кого-нибудь из раненых. До скорого свиданья.
— А кого же брать? — удивился летчик. — Других раненых не доставили…
— Чего вы медлите? — послышался голос комиссара Зуева. — Почему не летите?
— Начсандив распорядился вернуться в часть, — ответила Марьяна.
— Выполняйте мое приказание! — строгим тоном сказал Иван Васильевич. — Где пакет?
— Летчику отдала…
— Вам надлежит передать его лично товарищу Запорожцу. Быстро в самолет!
— Можно, я два слова напишу? — попросила Марьяна. — Одному человеку…
— Пиши, — улыбнулся Зуев.
На обороте записки начсандива она вывела четыре слова: «Нас уже трое. Люблю». Проставить имя уже не было времени, ну да ладно, Олег и так все поймет.
— Сабиров, голубчик, — попросила Марьяна санитара, — ты ведь помнишь того старшего лейтенанта? Если меня спрашивать будет, отдай ему эту записку.
…Летели от облака к облаку, прятались в них от ночных истребителей. Они, как псы, выслеживали их самолет, а тот все нырял и нырял в темную пелену, прижимался к земле, норовя пролететь эти сто восемьдесят километров незамеченным.
Летчик еще на земле объяснил Марьяне: «Как увидишь, что заходят „мессеры“ справа, то за правое плечо меня тронь, а ежели слева, то соответственно… Сзади увидишь — по спине кулаком». Вот и вертела Марьяна головой, следила за стервятниками, давала знать про обстановку пилоту, а тот уж собственный маневр совершал, ускользал от неминуемой смерти.
Когда долетели, Караваева от усталости и слабости из кабины вылезти не могла. Вынули ее, поставили на землю. Удержалась на ногах, еще и на самолет посмотрела, как разодрали его пули, беднягу.
— На чем же вы летели? — спросил летчика начальник, прибывший их встречать.
— На патриотизме, — улыбнулся тот.
Санитарная машина привезла пассажиров в медчасть авиаполка. Раненых унесли на перевязку, а Марьяну повели в баню, первую за удивительные по своей жестокости полгода. Ведь то, как они под лапами елки мылись, баней не назовешь.
Пожилой солдат-банщик жалостливо посмотрел на лядащую девку, в гроб краше кладут, участливо предложил:
— Давай помогу раздеться. Силов ведь у тебя кот наплакал.