Мятеж
Шрифт:
– Я, может, все и не скажу... я только знаю одно: нашего брата везде стреляют... А кто им дал право, кто они такие, что понаехали с разных концов? Мы без трибунала вашего проживем... Наехала с...сволочь разная... р...р...расстр...реливать...
Толпа дрожала в лихорадке - высвистами, выкриками, улюлюканьем, шумным волненьем обнажала свою резкую нервность... Выступавший больше ничего не сказал; выпалил гневное, разжег страсти, соскочил с телеги пропал в толпу.
Выступали и что-то кричали: Чернов, Тегнеряднов, Караваев. Но их не
– А я вот што, - прорычал он, осанисто и быстро затряс по воздуху какими-то предметами.
– Это все вчера нашли: деньги царские да кресты поповские... Да вон какую...
– и он поболтал на цепочке компас, не зная, как его назвать...
Толпа заревела пуще прежнего. Вряд ли кто рассмотрел бумажки и крестики - выли просто на букинский вой. Просто знали: раз Букин выступил - значит, что-нибудь громит. Тут бесенком под Букина вынырнул Вуйчич:
– А это што?.. Ага... га... га...
И он отчаянно затряс над головой две пары офицерских погон, утащенных при разгроме особого отдела...
– С офицерами вместе - вот они какие. Продались за наши данежки. Погоны прячут, сами их наденут...
И кто-то крикнул ему в подмогу:
– Всех офицеров на суд подавай... Сами разберем - кого куда. Аль кончить, аль в Сибирь кого. В Сибирь пошлем, в Семипалатинск, - нам они здесь не нужны... Пускай околевают там... сво... лочь...
Толпа прорвалась:
– Чего глядеть - арестовать...
– Арестовать их всех, из центру... Ага-га-га... Ге-ге...
– Расстрелять тут же... Го-го-го...
– Нечего ждать, вали...
И вдруг встрепенулись, метнулись ближние ряды, резнул пронзительный звон оружия, щелкнули четко, зловеще курки... Глянул я быстро Никитичу в лицо - оно было бледно.
"Так неужели кончено?" - сверкнула мысль...
А тело нервно вдруг напряглось, словно готов я был прыгнуть с телеги - через головы, через стены, за крепость...
– Товарищи!
– крикнул чужим, зычным голосом.
– Ревсовет приказал...
Вдруг сомкнулась кольцом вокруг телеги партийная школа и твердо уперлась, сдерживая бурный натиск толпы. Все исчислялось мгновеньями, все совершалось почти одновременно.
Видим, как взметнулся в телегу Ерискин, и в тот же миг слух пронзили резкие слова:
– Да это что? Ах вы, сукины дети!..
Неожиданный окрик застудил на мгновенье толпу, она будто окаменела в своем страстном порыве. Момент исключительной силы!
– На што выбирали меня?!
– крикнул Ерискин.
– Раз председатель - я никому не позволю... никому не дам... что за разбой... Ишь, раскричались... Если только кто-нибудь их тронет, - указал он в нашу сторону, - тогда выбирайте другого, а я не стану... И черт с вами, из крепости уйду!
Слова произвели большое впечатление. А тут еще Павел Береснев.
– Товарищи, - говорит, - так нельзя: к вам люди пришли говорить по-хорошему, а вы что? Разве так обращаются? Я тоже уйду из крепости, если што...
– Слово, слово мне!
– крикнул Букин.
– Лишаю слова, - твердо объявил ему Ерискин и повторил еще раз во всеуслышание: - Букину слова не даю: лишаю!
Никто не протестовал. Эта была очевидная, бесспорная победа...
– Для продолженья речи слово даю говорившему оратору.
И он рукой дал мне знать, чтоб продолжал.
Надо было выдержать марку, надо было не объявлять своей радости по поводу счастливого исхода. Хоть видимое, но сохранить спокойствие, - как ни в чем не бывало, ровным тоном объяснить приказ центра - приказ, а не просьбу!
– Мы остановились, товарищи, на том...
А толпу не узнать. Она стихла, будто виноватая. Только соскакивали отдельные жалкие выкрики одиночек. Но это же пустяки: буйный гнев вошел в берега. Быстро, походным маршем проходили последние вопросы. Толпа словно зубы потеряла, - нечем было грызть, чавкала, как старуха, опустошенным, беззубым ртом. Покорили нас было за то, что:
– Киргизам вот, беженцам, неделю помощи устроили, а нам что - кукиш?
Но и этот вопрос миновали: договорились, что широко организуем помощь общественную копалолепсинцам в добавление ко всему, что для них и без того делается ускореннейшим темпом. Последний вопрос о власти:
– Крепость выбирает двух в военсовет дивизии и трех в облревком...
Заупрямились было опять на том, что и во что вливать: боеревком в военсовет или наоборот. Уломали, убедили, доказали, что о д н а крепость центром признана не будет и в ход пустят против нее броневики... А вот вместе с нами - другое дело...
– Мало двух... Мало трех, - галдели кругом.
– Всех давай, соединяй...
Пока они перекликались, мы с Никитичем устроили в телеге мгновенное совещание:
– А не один черт, что два, что десять? Давай еще разрешим во все двенадцать отделов ревкома по одному - накинем дюжинку на свой риск!
И объявили:
– Хорошо. Кроме тех пяти, пусть будет еще двенадцать представителей в отделы Обревкома.
Успокоили количеством.
Проголосовали и приняли безусловное подчинение приказам центра. Хотели было тут же и выбирать, чтоб отделаться зараз. Но толпа решила по-иному:
– Сегодня же вечером каждая рота пришлет в городской театр по пять человек, - там из них изберут представителей.
– Что же, и это неплохо.
– Теперь вот что, товарищи, - заявили мы.
– Все ясно: и вам ясно и нам. Теперь договорились по всем вопросам, и власть у нас будет одна. Завтра с утра - работать. Кончены все недоразумения. Так и скажем сегодня же Ташкенту: с гарнизоном договорились, работаем отныне мирно и дружно... Вы сегодня же, вот после этого собрания, расходитесь из крепости по казармам, - дальше незачем здесь оставаться, раз договорились по всем вопросам...