Мычка
Шрифт:
– Я выпила больше половины, почему не остановил?
Мычка сказал с улыбкой:
– А мне не жалко.
Зимородок покачала головой, сказала с мягким упреком:
– Не спорю, мне приятно такое слышать, но... не слишком ли это расточительно?
Мычка улыбнулся шире.
– Возможно это и так, но... почему бы и не сделать себе послабление?
Зимородок благодарно улыбнулась, вновь припала к бурдюку, но вскоре прервалась, сказала с чувством:
– А ты умеешь удивить, проявить чувство, понимание. И хотя обычно ведешь себя как безмозглый дикарь...
Кивая в такт словам, Мычка сказал с прежней улыбкой:
– Да ты пей, пей... там еще много.
Зимородок поперхнулась, спросила с удивленьем:
– Что значит много, и где это "там"?
– Там, в роще. Я набрел на ключ и теперь у нас вдосталь воды.
Щеки девушки запылали, прерывающимся от возмущения голосом, она спросила:
– Здесь неподалеку ключ, а ты едва не насильно вливаешь в меня воду?
Улыбка потускнела, Мычка сказал с грустью:
– Ты хотела пить...
– Я думала, это последняя вода!
– А в чем разница?
– Мычка развел руками.
– В чем разница? В чем разница!?
– Зимородок задохнулась, заверещала тоненько и зло: - Болван лесной, дикарь неотесанный! Я думала, ты от всего сердца, не хотела обижать, пила - давилась, а ты, ты...
Зимородок метнула бурдюк с такой силой, что Мычка едва успел перехватить, с трудом избежав неприятного шлепка по лицу, бросилась вглубь рощицы. Прислушиваясь к затихающему треску кустов, Мычка пожал плечами, спрятал изрядно полегчавший бурдюк в заплечный мешок, после чего лег, с наслаждением предавшись долгожданному отдыху.
Накатила дремота, мир отодвинулся, и хотя звуки по-прежнему слышны, доносятся словно через толстое одеяло. Вот неподалеку хлестнула ветка, отведенная, и раньше времени отпущенная неумелой рукой, раздался обиженный вскрик. Невольно представив недовольное лицо спутницы, Мычка улыбнулся, но глаза открывать не стал. Прошуршали легкие шаги, затихли рядом. Над головой посопело, брызнуло мелкими капельками. Вновь зашуршало, но уже чуть дальше, завозилось деловито. Послышалось чавканье.
Когда слух привык, и почти перестал различать сопенье и плямканье, чавк прекратился. Вновь зашуршало, но уже гораздо ближе. В бок толкнуло, заерзало, устраиваясь удобнее, вздохнуло тяжко. Краем уха Мычка прислушивался, с любопытством ожидая продолжения, но кроме умиротворенного сопенья ничего не услышал. Бок нагрелся, будто рядом нагребли неостывших угольев, от тепла и забытого ощущенья уюта потянуло в сон.
Мычка проснулся с неясным ощущением тревоги. Что-то изменилось вокруг. Вот только что? Мгновенье он лежал недвижимо, вслушиваясь в малейшие звуки, затем приоткрыл глаза, немного, совсем чуть-чуть. Кто бы ни находился рядом - зверь, или человек, ему вовсе ни к чему знать, что охотник проснулся. Ничего. Все те же деревья, трава, разве тени несколько сдвинулись, следуя движению солнца, да примолкли птицы. Ага, птицы! Вот и разгадка. Конечно, здесь не лес, и, вполне вероятно, в это время птицы не поют, но расслабляться все же не стоит.
Мычка поднялся, накинул перевязь, стянул и забросил на плечо мешок, и лишь тогда, ощутив себя увереннее, вздохнул с облегчением. Даже если неподалеку кто-то есть, и этот кто-то не слишком дружелюбен, это уже не важно: перевязь привычно сдавливает плечи, ноги крепко стоят на земле, а сон сделал свое дело - усталости как ни бывало.
Взгляд перешел на спутницу. Зимородок лежит разметавшись, лицо расслаблено, на губах легкая улыбка. Мычка поколебался, стоит ли будить спутницу, что наверняка не успела восстановить силы, однако осторожность взяла свое. Он подошел ближе, коснулся плеча.
– Просыпайся.
Веки дрогнули, поднялись, открывая затянутые пеленой сна глаза. Зимородок некоторое время смотрела прямо перед собой, наконец в глазах протаяло узнавание, она вздохнула, спросила с зевком:
– Что случилось?
Мычка улыбнулся, но голос прозвучал строго:
– Пора двигаться дальше.
Зимородок потянулась, так что хрустнули суставы, сказала обиженно:
– Почему бы еще не поспать? Ведь мы никуда не торопимся.
– Уже торопимся.
Готовый к потоку колкостей, Мычка заготовил подходящий ответ, но, против ожидания, Зимородок не стала спорить, поднялась, взъерошенная и сонная, как разбуженная посреди ночи птаха, протянула жалобно:
– Дай хоть попить. У меня от этой жары опять в горле пересохло. Да и помыться не мешает.
– Пойдем мимо источника, там и попьешь и умоешься.
Не допуская возражений, Мычка взял девушку за руку, повлек за собой. Вялая со сна, Зимородок покорно пошла следом, не в силах сопротивляться, чем вызвала у спутника вздох облегченья. Однако Мычка зря радовался. Зимородок не сопротивлялась, но и не спешила помогать, клевала носом, подолгу перетаптывалась возле малейшей ямки, не в силах решить, как именно преодолеть столь сложное препятствие, словно специально цеплялась одеждой за кусты, а когда ветви царапали кожу, всхлипывала и ныла.
Мычка издергался, переводя девушку через ямки и спасая от коварных ветвей, сказал с досадой:
– Не могла бы ты идти хоть чуточку быстрее?
– Куда еще быстрее, я и так несусь, как лань, - произнесла Зимородок с обидой.
Желая подстегнуть подругу, Мычка сказал, придав голосу тревоги:
– Все же попробуй, соберись с силами. Мне кажется... мы здесь не одни.
Зимородок остановилась так резко, словно налетела на дерево. Глаза распахнулись, мгновенно очистившись от сна, а голос зазвучал с вызовом.
– Что значит не одни?
Мычка помолчал, подбирая слова, сказал с запинкой:
– По-моему, где-то неподалеку люди.
Зимородок воскликнула с возмущеньем:
– И ты все это время молчал?!
Голос девушки заметался под кронами, унесся вглубь рощи. Мычка нахмурился, сказал с досадой:
– Не хотел тебя пугать. И будь добра, не кричи так. У меня все в порядке со слухом.
Зимородок скрестила руки на груди, сказала с великолепным презреньем:
– Со слухом может и в порядке, да только со смелостью не заладилось. Это ж надо, после стольких дней пути нам попадаются люди, а он, словно речная крыса, спешит прошмыгнуть незаметно!