Мышление и наблюдение (сборник)
Шрифт:
В этом тексте «Талапутта» – всегда в подразумеваемом «третьем» месте, ибо это не то «Я», что обозначаю себя «Талапутта», а то, чем обозначил «меня» совсем другой монах, знаменитый комментатор Дхаммапала, который полтысячелетия спустя, комментируя «мой» рассказ, поведанный мною Будде на пороге «моего» архатства, напишет (к тому времени устная традиция давно сменилась письменной на Цейлоне), что это Талапутта говорил то, что «Я» говорю. Так в будущем описании прошлое «Я» превратилось в персонаж мифа об уме и мышлении.
Теперь, подытоживая сказанное об отношении (как логическом, так и феноменологическом) «Я» и ума во времени Талапутты, отметим, что они противопоставлены, когда отличаются друг от друга или не равны друг другу в аскетизме и йоге. Так, скажем, в случае, когда Старейшина говорит: «Я владею умом, полностью контролирую его в созерцании и в сосредоточении сознания, то есть в дхьяне и самадхи, и ты достигнешь полного освобождения от всех становлений», – то здесь подразумевается, что это Талапутта в настоящем времени, который йогически культивирует сейчас свой ум,
Однако все, что сейчас говорится об уме, прошлом или будущем, говорится в состоянии ума, трансцендентально себя (или что угодно другое) созерцающего, о чем свидетельствует и бесформенность «Я» (соответствующая третьей стадии дхьяны). Так мы переходим от дуализма «Я» и ума к дуализму ума и ума, уже трансформированного йогой созерцания. Один ум – это ум, «что мыслит» (желает, намеревается и так далее). Другой – это ум, «что созерцает». Тогда, соответственно, одно «я» – это «я», «что мыслю», а другое – это «я», «что созерцаю». Здесь есть еще один интересный момент. Ум сам по себе, как пятый агрегат индивидуального существования, бесформен. Поэтому «Я», как обладающий также и телом, то есть формой, противопоставлен уму, как тело противостоит бестелесному. Но, раз достигнув в трансцендентальном созерцании состояния бесформенности, я по этому признаку, по крайней мере, становлюсь как бы «равным» уму. Тогда формулировка дуализма «Я» и ума и дуализма ума нормального и ума, трансформированного трансцендентальным созерцанием, окажется примерно следующей. В своем нормальном состоянии «Я» – это тело и ум вместе, а ум – это только ум. Тогда как в состоянии трансцендентального созерцания «Я» – это йогически трансформированный ум, и ничего больше (ибо трансцендентальное созерцание может быть только самим собой и ни с чем не сочетается).
Таким образом, в конечном счете (хотя «счет» всегда далек от конца) Беседа Старейшины Талапутты с умом предлагает нам две дуалистические концепции: концепцию двух умов (нормального и трансформированного созерцанием) и концепцию двух «Я» (телесного и бестелесного). Я думаю, что именно от этого дуализма ума ведет свое происхождение буддийская философия сознания (или мышления). Ведь только созерцающим умом возможно мыслить о «простом» уме, не говоря уже об «уме созерцающем». «Я» оказывалось как бы местом совпадения обоих умов и одновременно единственным местом (или позицией), где было бы возможно не только их отделение друг от друга, но и их выделение из всего целого, которое мы можем условно назвать «психосоматическим комплексом». Это весьма ясно показано в тех эпизодах текста VII, в которых Старейшина то обращается с ним, как с тем же самым умом, то как с другим умом, то вообще не как с умом. Последний случай особенно интересен. Ведь когда в тексте VII [2] Талапутта упрекает свой ум в том, что тот снова и снова его губит, являясь ему то в одной личине, то в другой, и играет с ним как с безумным (без-умным!), то это можно истолковать в смысле какого-то не-существования, отсутствия ума, подобных тому, которое может являться либо случаем психопатологии, либо особым йогическим состоянием (вроде того, о котором мы упоминали в предыдущем семинаре). В то же время можно предположить, что в этом случае мы имеем дело с идеей какого-то другого, «третьего» ума, объективированного как «вообще не ум», как некое фантомное существо, играющее с каким-то фантомным (то есть отделенным от ума, не имеющим «своего» ума) существом. Словом, здесь можно предположить чисто иллюзионистскую версию концепции ума.
[Вообще, этот текст производит странное впечатление, напоминая своим несколько экстатическим тоном средневековые бенгальские тантристские гимны, дохи. Кстати, последние также нередко содержат обращение к себе.]
Семинар восьмой
Текст VIII
Дхаммапада о Дхармах, уме и мысли
1 [1] Дхармы происходят [158] из разума, их лучшая часть – разум, из разума они сотворены [159] . Если кто-нибудь говорит или делает с нечистым разумом, то за ним следует несчастье, как колесо повозки за везущим ее быком.
157
The Dhammapada in Khuddaka-Nikaya of the Sutta-Pitaka of the Pali Canon / Ed. by S. Sumangala. London: Pali Texts Society, 1914. Verses 1, 2. P. 33–42, 148–150. Согласно цейлонской комментаторской традиции, восходящей к I веку н. э. (и завершившейся знаменитым комментарием Дхаммапады, составленным из позднейших легенд, записанных на сингальском языке около V века), каждый стих Дхаммапады объясняется на основе того или иного эпизода жизни Будды, который завершается объяснением самим Буддой этого эпизода. Первые стихи приводятся в переводе В. Н. Топорова. Я в этих семинарах перевожу тапо словом «ум».
158
Возможно, лучше было бы перевести как «исконно умственны». Эта строка – камень преткновения для многих переводчиков.
159
«Сотворенный из разума» (Р. и Skr. manomaya) – крайне сложное выражение. Вариант – «произведенный разумом», что подчеркивает отличие произведенного разумом от, скажем, «природно (спонтанно) возникшего».
Дхармы происходят из разума, их лучшая часть – разум, из разума они сотворены. Если кто-нибудь говорит или делает с чистым разумом, то за ним следует счастье как неотступная тень.
1 [2] «Он оскорбил меня, он ударил меня, он одержал верх надо мной, он обобрал меня». У тех, кто таит в себе такие мысли, ненависть не прекращается.
У тех, кто не таит в себе такие мысли, ненависть прекращается. Ибо никогда в этом мире ненависть не устраняется ненавистью, но отсутствием ненависти устраняется ненависть. Вот извечная Дхарма. Ведь некоторые не знают, что нам суждено здесь погибнуть. У тех же, кто знает, сразу устраняются ссоры.
2 [1] Как меткий стрелок твердой рукой посылает стрелу, так мудрый твердо держит свою бьющуюся, колеблющуюся мысль, которую столь трудно обуздать и направить.
2 [2] Как рыба, выброшенная на берег, бьется и мечется, так бьется и мечется эта мысль, пытаясь вырваться из-под власти Мары [160] . Трудно держать зыбкую мысль, она непослушна и летит куда хочет. Благодатно ее приручение. Владение мыслью ведет к счастью.
2 [3] Далеко летит она, бестелесная, бесформенная [161] мысль, скрывающаяся в пещере сердца. Те, кто ее обуздает, избегнут уз Мары.
160
Здесь «Мара» – это символ власти чувственных желаний. Заметим, что в целом в буддийских текстах (как в палийских, так и в санскритских) Мары (во множественном числе) также фигурируют как разновидность вредоносных полубожеств.
161
«Бестелесная» (Р. asarira, Skr. a'sarira) здесь – не только как одна из Дхарм без формы (см. текст VII, где то же об уме), но и как «не-физическая», «не-материальная».
3 [1] Тот, чья нестойкая мысль не ведает Истинной Дхармы, он, взволнованный и возбужденный, не достигает мудрости. Тот же, чья мысль стойка и ясна, чья психика [162] не возбуждена и не подавлена, он уже давно перестал заботиться о том, что хорошо, а что плохо. Ясный и внимательный, он не знает страха. Он, видя, что тело подобно хрупкому кувшину, оградил себя мощными крепостными стенами мысли. Да поразит он теперь Мару мечом мудрости, зорко охраняя то, что было уже завоевано [163] .
162
«Психика» (ближе всего к Р. ceto, Skr. cetas) здесь – понятие, охватывающее весь ментальный комплекс, но прежде всего волю, эмоции и сознание.
163
«Завоевано» отсылает нас к эпитету Будды – «Победитель».
3 [2] Скоро, скоро, увы, это тело будет, как мусор, выброшено и валяться на земле, как потухший светлячок, лишенное жизни и сознания [164] .
3 [3] Враг не причинит столько вреда своему врагу, ненавистник – тому, кого ненавидит, сколько вреда причинит ошибочно направленная мысль. Ни мать, ни отец, никакие другие близкие родичи не сделают для нас столько добра, сколь его совершит верно направленная мысль.
4 [1] Рассеки же поток могучим усилием, о брахман, отбрось все страсти, о брахман. Ты, знающий разрушение всех санскар [165] , познай же теперь несотворенное [166] , о брахман!
164
Здесь «сознание» употребляется, скорее, в смысле, близком к жизненной основе, жизненному принципу.
165
То есть полный распад всех связей Дхарм во времени и пространстве, всех санскар.
166
«Несотворенное» (Р. akata, Skr. akrta) здесь – синоним необусловленного.
4 [2] Тот, для кого нет ни этого берега, ни того, ни обоих вместе, его, не озабоченного ничем, не обремененного, я называю брахманом.
4 [3] Брахманом зовут того, кто уничтожил в себе грех, отшельником зовут того, кто отбросил все нечистое, странствующим аскетом зовут того, кто в своем поведении [167] абсолютно ровен.
4 [4] Ни от того, как у человека убраны волосы [168] , ни из-за своей касты или готры [169] он не становится брахманом. Только тот чистый, носящий в себе Истину и Дхарму, – брахман.
167
Речь идет о поведении абсолютно одинаковом по отношению ко всему живому и неживому.
168
Аскеты носили их на особый манер.
169
«Готра» (Р. gotta, Skr. gotra) – клан, генеалогическая линия.