Мысли и сердце
Шрифт:
Оставьте, оставьте меня, я все знаю! Я знаю, что обязан, что если не я, то практически никто, потому что в Москве и своих таких больных довольно...
Но я человек и не могу...
Я сдался. Струсил. Отказал в операции всем больным, ожидавшим искусственных клапанов, выписал ребятишек с тетрадами Фалло.
— Куда же мы теперь пойдем? — Не знаю. Я не могу. Не могу!
И они уходили, обреченные. А я сидел. Предатель, я предал их.
И вот клиника работает тихонечко. Делаются операции, почти столько же по количеству, и с АИКом — тоже, только больных оперируем по выбору, спокойных.
Чтобы никто не мог упрекнуть.
Никогда я не был таким подлым.
Но ведь и под следствием я тоже первый раз.
Значит, того и стоил.
Одиннадцать часов. Нужно идти мыться.
— Так, пожалуйста, Нина Николаевна, просматривайте истории болезней. А то молодые ординаторы часто невнимательно заполняют.
— Да, обязательно.
Сашу не навестил. Каждое утро захожу поговорить немножко. Тягостные визиты.
Потом, после операции.
Кибернетику, конечно, двигать надо. От нее никто не умирает, а интересного много. Куда-то нужно приложить свою энергию. А кроме того, выигрышные работы, пусть начальство заметит. В нашем положении и это нужно.
Операционная. Хорошо здесь. Разрез уже сделан. Женя оперирует уверенно и небось думает: «Хотя бы шеф не пришел». Если не приду, операцию не остановишь, он и сам закончит. Аспирант третьего года.
Но так не бывает, я всегда прихожу.
Вымыл руки, Марина меня одела, встал на свое место.
Сейчас меня никто не тронет. Идет операция. Можно отложить в сторону все мысли, заботы. Даже арестовать нельзя: «Михаил Иванович оперирует...»
Все работают молча. Я и раньше не любил посторонних разговоров, а сейчас и совсем молчу. Правда, ругаться тоже перестал. Заискиваю? Нет, просто стыжусь. «Не имею морального права».
Вскрыл перикард. В полости немного жидкости. Отсосать. Хороших помощников при операции не замечаешь. Только подумал: «Вот тут отодвинуть ткани», — чья-то рука с инструментом уже тянется и отодвигает. А вместо Марины тоже стоит автомат: зажимы, ножницы, пинцеты будто сами со стола в руку прыгают: «Держи».
Ушко предсердия большое, щупаю его — от тромбов свободно. Это хорошо. При четвертой стадии часто бывает тромбоз. Сейчас он мне совсем не нужен — возможна эмболия мозга, смерть. Разводи потом руками перед родственниками.
Привычными приемами, совсем механически обкалываю основание отжатого зажимом ушка — накладываю «кисетный шов», чтобы потом обтянуть ниткой палец, когда введу его в сердце. Совсем простая процедура, аспиранты быстренько научаются, а раньше казалось так страшно.
Вершину ушка отсек. Выпустить немного крови — вдруг где-то маленький тромбик? Слегка отпустил зажим — вот какая струя крови! Но только доля секунды, кубиков двадцать. Миша отсосал ее.
Он неприятен мне после этой истории с клапанами. Не проявлял бы он своей изобретательности, не было бы этих семи операций. Семи смертей. Нет, не семь — Лена хорошая, уже с новым клапаном (не Мишкиным!), а Саша еще жив. И Тихон — тоже. Но сильно плох, нельзя оперировать повторно. Умрет.
Не будем думать. Я сейчас
Ревизия сердца. Красивые мужские руки у Жени.
Раскрываю зажим, и палец легко проскальзывает в полость предсердия. Ни капли крови — Женя обжимает палец кисетным швом...
Ну вот, пожалуйста. Кальцинаты! Холера Зоя, не предупредила. Не видела или, может быть, не показали?
— Твоя больная? Смотрела Зоя Дмитриевна на кальцинаты?
— Вообще смотрела.
— Я проверю.
Да, проверю. Когда докладывал в субботу — молчал о кальцинатах, а наша глазастая Зоя редко ошибается.
Вынул палец из сердца, зажал ушко. Ничего пока не делал с клапаном, только слегка пощупал поверхность створок — на ней твердые глыбки кальция, прямо тут лежат, на поверхности.
Нужно подумать. Совсем некстати теперь такие штуки. Когда буду разрывать сращенные створки, любая известковая крошка может оторваться и закупорить мозговой сосудик. А клапан сращен очень сильно — отверстие и кончика пальца не пропускает. Если не трогать, а просто зашить, едва ли переживет послеоперационный период. Но может и пережить, лечить умеем, и сердце еще не очень расширено. Однако через год-два все равно умрет.
— Муж здесь, не знаешь?
— Телеграмму посылали, а приехал ли, не спросил. Забыл. Да ведь она взрослая.
— Взрослая, конечно. Что тебе беспокоиться о родственниках. Комиссуротомия 34 — это же пустяк. Небось жалел, что я пришел рано, руки чесались.
Молчит. Что с него теперь взять? Нужно кого-то послать, спросить. Смотрю вокруг.
— Володя Сизов, сходи вниз, узнай, приехал ли муж. Если есть, то объясни ему, что нашли при операции. Спроси: рисковать или нет?
34
Комиссуротомия — операция разделения сращенных створок митрального клапана при митральном стенозе.
Посмотрел на меня удивленно, пошел. Ага, Марья вмешивается:
— Погоди, Володя! Как же так можно делать, Михаил Иванович? Разве он может сейчас такой вопрос решать, муж-то?
Злость.
— А я могу? Что я ему потом скажу, если помрет от эмболии? «Не предусмотрели...» Его жена — пусть решает.
— Нет, вы только подумайте, что он говорит! Поставьте же себя на его место! Ваша бы жена лежала, вы бы ничего в этом не понимали и вас бы спросить: «Рисковать или нет?» Чтобы тут же ответить, сразу... Видно, у вас уже ум за разум заходит.
— Так что, идти или нет?
— Черт с вами, не ходи...
Что же это со мной? Неужели страх суда, лишения работы, позора вывернул меня наизнанку? Инстинкты захватывают все подряд. Человеческое — это только оболочка?
Но ведь я и раньше не заблуждался на свой счет. Не герой. Ну нет, последние годы ты уже взирал на себя с уважением... Значит, рано...
Извиниться надо. За свинство просить прощения по крайней мере.
Но Марья уже отошла. Ей противно.
Бурчу про себя, что думаю. Некуда деться, нужно рисковать.