Мысли и сердце
Шрифт:
— Хорошо. Можете идти. Завтра позвоните инженерам, предупредите, что начато следствие.
— До свидания.
Плохо ему. У меня еще есть какие-то оправдания перед людьми: сотни, нет — тысячи моих больных живут. После смертельных болезней. А у него что? Наука? Это абстрактно. Сам рисковал больше всех? Но это дело каждого, а о других — пекись. Нельзя его винить.
Восемь часов. Позвонить все-таки домой. Тоже долг. Кругом долги.
Буква и пять цифр. Тут же снимают трубку. Значит, сидела у телефона, ждала.
— Да, это я. Ты уже слышала? Марья? Ну вот, спасибо ей. Я приду только
Врач, товарищ. Все понимает.
Сумерки опустились на сад. Все окрасилось в серый цвет. Не хочется зажигать свет — пусть бы думали, что меня нет.
Там ничего не изменилось. Нет, стало хуже. Кровяное давление падает, пульс учащается. Кажется, начинается отек легких.
Разрешил сидеть родственникам, если попросят.
Снова ухожу к себе — ждать конца. Не хочется ни с кем разговаривать.
Так весело начался день. Рассказывал о Париже, смеялся. Теперь кажется, что это было очень-очень давно. Или было во сне. Судьба переменчива. Сначала огорошили Сашей, потом поманили успехами камеры. Потом все рухнуло.
Трудно пережить эту катастрофу. Доверие утрачено навсегда. Теперь не построят не только камер, но и новой операционной. Так и будем мучиться в старых. Асептики 32 не создать, результаты не улучшить. Доказательства вежливо выслушают, пообещают, но не сделают. «Помните, он ходил, показывал кривые, обещал? Надо проверить, так ли это нужно — операционная?» И коллеги тоже найдутся, скажут: почему все этой клинике? Много ли больных нуждается в операциях на сердце? Не проверить ли вообще всю его деятельность?
32
Асептика — меры по предупреждению попадания микроорганизмов в рану.
Теперь будут проверять все и вся.
Пусть проверяют. Ошибки всегда можно найти, но в общем мы работаем неплохо. Есть цифры отчетов. Но если захотят ошельмовать, так достаточно и частностей. Любую мелочь можно раздуть как угодно.
Брось скулить.
Никто не будет тебя шельмовать, никому это не нужно. Честная работа всегда видна. Кое в чем придется пострадать — так разве зря? Разве можно так просто сбросить этот взрыв?
Нельзя.
Сидеть тихо и работать. Работать как вол. Оперировать, выхаживать, лекции читать. Ничего не просить, в том числе и операционную. Сжаться. Отрабатывать. Как раз и хватит до пенсии.
Теперь юбилей можно не делать. Все имеет свои плюсы. Так не хотелось этого чествования, с адресами, с речами. Иные — искренние, иные — лицемерные. Уже закидывали удочку, отказов не принимали. «Притворяется, а сам хочет...» По-честному — не хочу. То есть в силу сложности человеческих мотивов какая-то маленькая часть душонки не прочь покупаться в лучах почета, но только самая маленькая. Я ее всегда легко придавливал.
Усложнится обстановка в клинике. Авторитет среди врачей падет значительно. «Раз он это не мог предвидеть, то...» и так далее. «Вот и с клапанами тоже». Да, тоже.
Больные будут меньше верить. Но я никогда ничего не обещал, всегда честно предупреждал об опасности.
Но самое главное, пожалуй, не в этом. Вера в себя поколебалась. Как же я мог?.. Ученик шестого класса знает про кислород, а я, профессор, не учел. А они, все другие, мои помощники? Кандидаты, инженеры? Они так привыкли слепо доверять твоим мнениям.
Даже Саша видел эту камеру, знал об опытах, я ему показывал подсчет насыщения крови кислородом.
Довольно сетовать, делу не поможешь. Вернуть нельзя. Каждый получает, что заслуживает.
Избитые сентенции. И перестань об этом думать, эгоист. Все рассчитываешь, много ли потерял. А они все потеряли... И это тоже избито. Рассчитываю я не для себя. Мне не нужно ничего. Но делу нанесет большой урон. Ах, он печется о деле! Сам небось суда боишься.
Да, делу большой урон. Я не смогу, по слабости, вшивать клапаны, оперировать тетрады. Не построят камеры — не сбудутся надежды на прогресс медицины. Многие люди умрут, которых можно было бы спасти. Я это теперь твердо знаю, это не разговоры.
И слава от тебя уйдет... Небось уже заглядывался на академию... «Первый в Союзе применил высокое давление!» Как же! Не волнуйся, камеру и без тебя сделают, медицина не пропадет... Перестань. Так нам никогда не договориться. Количественная оценка добра и зла. Все по той, Сашиной тетрадке. И потом еще были разговоры, когда поправлялся, в клинике лежал. Как его теперь оперировать? Как сам решит. Я должен. Ах, отложим, отложим этот разговор!
«Оценить поведение человека можно с позиций высшей системы, в данном случае — общества. Оценка сложная. Нужно подсчитать количество человеческого счастья, которое получает общество в результате тех или иных действий». Это он так примерно говорил.
А как рассчитать счастье? «Баланс», как он любит говорить. Счастье — это только крайнее возбуждение центра приятного. А обычно — просто удовольствие от жизни. Если ничего не болит, сыт, любим, не притесняем. Все добивался от меня — какими физиологическими тестами определить? Думаю, что можно, но разве я физиолог? Вот если просуммировать во времени счастье твое, близких, окружающих, всех людей, и даже будущих, от твоих поступков, то это и есть мера добра. А несчастье можно тоже сосчитать — это зло. Суммировать с обратным знаком.
А смерть — это как?
Он и на это отвечал. Говорит, нужно приблизительно прикинуть, сколько бы человек прожил, с каким средним уровнем счастья. Будет какое-то число. Его и взять со знаком минус. Это зло смерти. Его можно списать на природу — если болезнь, или на человека — если убийство. Как сегодня.
Арифметика эта для врача весьма полезная, да и для всех стоящая. Он и цифры собирался под это подвести, но, наверное, не успеет.
Две жизни, несчастье близких — затухающее, но может быть на много лет. Все со знаком минус. Три спасенные жизни, из них двое — сердечные больные, — неизвестно, надолго ли. Это со знаком плюс. Удовольствие их родственников — тоже. Баланс, думаю, будет отрицательный. К этому еще добавить ущерб для больных от моего падения... Вот цена аварии, цена моего поступка. Без всяких эмоций.