Мытарь
Шрифт:
«Надо будет вернуться и расспросить его», - решаю я.
Но ведь скучно-то как! Ничего себе нельзя позволить, потому что понимаешь, что за каждую радость непременно надо будет расплачиваться печалью!
Прохожу мимо гостиницы «Рай». Вспоминаю еще одно незнакомое слово «симютники». Я уже примерно представляю, что увижу внутри, но решаюсь зайти.
Алые скатерти с бахромой, стулья с позолотой. А посетителей - минимум. Думаю, то же самое увижу и в жилой части трактира. Заказываю пива, понимая, что и цены будут совсем другими, нежели в «Пестрой куропатке». Так и оказывается.
«Вот
Мне везет - разносчица оказывается общительной.
– Хозяин - глава местной ячейки симютников, - рассказывает она.
– Он не считает, что за все надо расплачиваться. И своим примером всю жизнь пытается опровергнуть главное правило иллаванты.
– И что, получается?
– спрашиваю и отхлебываю из стакана. Пиво прекрасное.
– Не очень, - сделав большие глаза и перейдя на шепот, сообщает девушка.
– Год назад жену похоронил, а недавно ногу сломал.
«Ну да, конечно, - думаю, - теперь любое событие можно привязать к этой системе. А если что не сходится, то вопросы не к системе - исключения подтверждают правила».
– Он что, очень богат?
– Да, - кивает девушка с таким видом, будто ее спросили о чем-то постыдном.
– Но ведь он эти деньги не только на себя тратит, разве нет? Ведь вся эта красота, - окидываю взглядом роскошный зал, - не для него одного. Она - для людей. Значит, ему за то, что он другим приносит радость, тоже должно быть хорошо, разве нет? Чем не иллаванта?
– Это не иллаванта, это другое… - улыбается девушка. Но потом замечает, что из-за стойки на нее уже смотрят недоброжелательно и быстро сворачивает разговор.
– Воздаморцы это называют светом и тенью. Вам принести что-нибудь?
– Да, - отвечаю.
– Еще пива. А вы-то сами, - спешу задать вопрос, - тоже симютник?
– Нет, - улыбается она. И уходя, бросает через плечо: - Я обычная. Просто работаю здесь.
«Она кокетничает или мне показалось?
– думаю я.
– А вот интересно, как у них тут с этим вопросом? По логике, ладнорцы должны всячески избегать плотских радостей. Ведь они приносят удовольствие, насколько я помню. А значит, честные служители иллаванты всегда рискуют быть побитыми вскоре после оргазма.
– Но ведь дети-то есть, - размышляю я далее.
– Как же родители решают вопрос физической близости, ума не приложу? Может, приносят своей иллаванте жертвоприношения? Например, авансом за будущие плотские радости бьются о стену головой или садятся на раскаленные угли? И если бы это работало, сколько прекрасных объятий я должен бы получить за мое мыканье в сарае! Меня бы сейчас должны не пивом поить, а нектаром божественным. И на руках носить. Причем не по этой серости».
Выхожу на улицу. Останавливаю коляску, прошу извозчика прокатить по самым красивым местам города. Судя по выражению лица, моя просьба его удивила. То, что открывается моему взору во время прогулки, вполне ожидаемо - тот же унылый пейзаж однородной невзрачности. Если и попадается что-то красивое или яркое, - можно не сомневаться, это попытка симютников бросить хоть какой-то вызов общей посредственности.
Ночую снова в «Пестрой куропатке».
«Понятно, - продолжаю я размышлять, ложась в постель, - если у меня что-то лучше, чем у других - дом или лодка, - за это придет расплата. Лишусь чего-то другого. Никто не хочет терять, вот все и стараются не выделяться. Появятся лишние деньги - отдадут. Рассмешат - постараются не смеяться. Зачем хохотать, зная, что вскоре будешь рыдать? Ужасная религия. Даже если она целиком придумана, одна вера в нее превращает людей в манекенов».
Ну вот, я рассуждаю о религиях, о том, что хорошо, что плохо, словно мне есть с чем сравнивать. А вдруг там, в моем родном мире всё еще хуже?
Но пока я ни на грамм не приблизился к тому, чтобы понять, кто я, откуда явился в тот сарай, как попал в черную реку. Вновь одиночество и холод стискивают сердце. Мне становится очень жалко себя. Будто я ребенок, брошенный в незнакомый мир, без матери, близких, родных… А вокруг все такое странное, страшное и холодное.
Я сворачиваюсь под одеялом калачиком и, наконец, засыпаю.
Утром, умывшись и выпив кофе, решительно направляюсь на лодочную станцию. Я хочу уплыть как можно скорее. Я хочу в другой мир, - мир, в котором нет культа серости. Мир, в котором все натуральнее и роднее.
А есть ли такое место на свете?
Сторож тот же. И снова спит.
– Любезный, - говорю я, - помню, что должен тебе денег и признаться, не знаю, когда отдам и отдам ли.
– Иллаванта, - пожимает плечами мужчина, ничуть не расстроившись.
– Как мне доплыть до Воздамора?
– спрашиваю.
– Зачем тебе туда?
– Хочу взглянуть.
– На тот берег тебя никто не повезет, - сочувственно произносит смотритель.
– Туда нет пути.
– Странно, - говорю я.
– А как же розовое вино из Воздамора? Да у вас тут даже дети знакомы с нравами этого мира.
– Да, да, это так, - недовольно морщится лодочник.
– Но никто не знает туда пути. Кто и как оттуда доставляет вино и другие товары, не ведаю. Поверь, путник, я сижу в этой будке почти всю жизнь. Ни разу с той стороны не приплыла лодка.
– То есть мне не попасть на тот берег?
– Почему? Я этого не сказал. Лодки никогда оттуда не приплывают, а вот странные одиночки, типа тебя, порой появляются. Одни, без плота или лодки - вплавь.
– Но я приплыл не оттуда, - говорю.
– А я и не сказал, что приплывают только оттуда.
– Что ж, - выкрикиваю я, обходя лодки и направляясь к кромке берега, - попробую вплавь.
– Слишком далеко, - кричит в ответ смотритель.
– За кустами - две старые лодки. Ничьи. Возьми одну, потом брось посреди реки, когда доплывешь до тумана.
– Спасибо!
– кричу, толкая лодку в воду.
– Пусть иллаванта дает тебе радостей в десять раз больше, чем печалей!
Он тоже сквозь смех кричит мне что-то - наверное, ответную шутку, - но я уже не слышу. Прыгаю в лодку, устанавливаю в уключины старые весла и плыву к середине реки.